Розалина снимает сливки - Алексис Холл

потянет корону, так что это скорее кусочек торта, – нашего победителя.

Возникла пауза, время которой говорило о ее классическом образовании.

– Как бы нам ни хотелось, – продолжила она, – чтобы победили все, чемпион может быть только один. И в этом году… А это был очень трудный год для судей, потому что вы все потрясающие, талантливые и замечательные. Но после долгих раздумий Уилфред и Марианна решили, что победитель…

Пауза. Еще одна чертова пауза.

– Этого года…

Пауза.

– В конкурсе…

Серьезно? Снова пауза? Разве она нужна?

– «…Пекарские надежды»…

Пауза, которая затмила все остальные паузы.

* * *

В тот вечер аргументом в пользу того, что Амели можно не ложиться в постель, было то, что Розалина заняла первое место на общенациональном телевизионном конкурсе выпечки.

– Это так не работает, – настаивала Розалина.

– А должно. Потому что сегодня твой особенный день и тебе должно быть позволено отпраздновать его со мной.

– Я праздновала с тобою целый день.

– Не целый день. Мне пришлось сидеть в машине с бабушкой, тетей Эллисон и тетей Лорен долгими, долгими часами. А на обратном пути мне долгими, долгими часами пришлось сидеть в фургоне.

– Эй, – сказал Гарри, – не надо наговаривать на мой фургон.

– Кроме того, я тоже была в фургоне, – заметила Розалина.

Амели демонстративно сложила руки.

– Но мы ведь не праздновали. Мы сидели в фургоне.

– Амели. – Настало время родительского голоса Розалины. – Иди спать. Утром в школу.

– Но это нечестно, – искренне возмутилась Амели.

– Нет, честно. Тебе просто это не нравится.

– Но я не хочу спать. Если мне приходится ложиться спать, когда я не хочу, это как снова оказаться в фургоне, только я здесь живу, поэтому не могу уйти.

Откинув одеяла, Розалина постаралась сделать кровать Амели как можно привлекательнее для неспящей восьмилетней девочки.

– Это не переговоры.

– Нет, переговоры. Ты хочешь, чтобы я что-то сделала, а я это делать не хочу.

– Формально это тупик. Но как насчет того, чтобы почитать тебе книжку на ночь?

Наступило задумчивое молчание.

– А Гарри может почитать?

Розалина посмотрела в ту сторону, где он стоял, прислонившись к дверному проему.

– Если не хочешь, не надо.

– Но ты же почитаешь, да? – спросила Амели, запрыгивая под одеяло. – Ты милый.

Выпрямившись, он сделал несколько шагов по комнате.

– Вот только не надо, премьер-министр. Мы с сестрами наигрались в такие игры.

– Гарри может почитать тебе, – это все еще был родительский голос Розалины, – если он захочет и если ты хорошо попросишь.

Как оказалось, он и правда хотел, а она вежливо попросила. И вскоре Розалина с Гарри сидели у кровати Амели, а Розалина пыталась отговорить их от книги «Двадцать тысяч лье под водой». Экземпляр Амели был подарком Корделии и Сент-Джона, сделанным из лучших побуждений, но в данном случае не совсем удачно. Хотя это было, конечно, очень красивое издание, с акулами и подводными лодками на обложке в стиле ар-деко, текст оставался решительно викторианским, и, несмотря на восторг Амели по поводу сюжета, дальше первой главы они так и не продвинулись. Тем не менее, если им повезет, однообразие прозы утомит Амели.

– «1866 год, – отважно начал Гарри, – ознаменовался удивительным происшествием»[9] – черт, так тяжело идет, да?

Текст в самом деле был тяжелым. А мозг Розалины, занятый энтреме и победой, даже не пытался поспевать.

– «Шкиперы как в Европе, так и в Америке, моряки военного флота всех стран, – читал Гарри, – даже правительства различных государств Старого и Нового Света были озабочены событием, не поддающимся объяснению».

– Каким событием? – спросила Амели.

– Ну, этого пока не сказали. Просто какое-то таинственное и загадочное событие.

– Может быть, это гидротермальный источник. Дэвид Аттенборо говорит, что они таинственные и загадочные, так что в 1866 году они должны были быть очень и очень загадочными.

Гарри разгладил страницу.

– Погоди, мы уже скоро до этого дойдем. «Дело в том, что с некоторого времени многие корабли стали встречать в море какой-то длинный, фосфоресцирующий, веретенообразный предмет, далеко превосходивший кита как размерами, так и быстротой передвижения».

– Я знаю, что значит «фосфоресцирующий», – ответила Амели. – Это значит, что он светится. В море много чего светится, потому что там очень темно. Это может быть кальмар. Но кальмары не больше китов. А синий кит – самое большое существо на свете, так что это не может быть ничем. Если только это не та медуза с щупальцами, которые тянутся на мили, мили и мили.

– Знаешь что? Тут есть чуток информации. «Записи, сделанные в бортовых журналах разных судов, удивительно схожи в описании внешнего вида загадочного существа или предмета, неслыханной скорости и силы его движений, а также особенностей его поведения».

– Это та же самая информация.

– Ага. – Гарри вздохнул. – Вот такие вот жители Викторианской эпохи.

Он вернулся к книге, обсуждая с Амели происхождение странного чудища и то, может ли это быть небольшой риф или плавучий остров.

– Это объясняет, почему оно больше кита, хотя ничто не может быть больше кита, – сказала Амели.

– Да, но как оно движется так быстро?

– Может быть, это остров с ракетным двигателем.

Они дошли до конца главы, и ни Амели, ни мореплаватели 1860-х годов так и не поняли, что происходит.

– В общем, – заключил Гарри. – «Так или иначе, но по милости “чудовища” сообщение между материками становилось все более и более опасным, и общественное мнение настоятельно требовало, чтобы моря были очищены любой ценой от грозного китообразного».

Амели уложила Мэри Шелли под одеяло вместе с собой.

– Значит, это кит. Но там все говорят, что это не кит, а риф, а это глупо. И книга дурацкая. И жители Викторианской эпохи тоже дураки.

– Да, – ответила Розалина. – Еще какие.

Поцеловав дочку на ночь, она оставила Амели наедине со снами о веретенообразных предметах.

Наверное, для приличия следовало бы спуститься и поставить чайник. Но Розалина была матерью-одиночкой, которая победила в любимом конкурсе пекарей, и ей было не до приличий. Поймав Гарри за футболку, она потащила его в свою спальню. Не успели они переступить порог, как он снова поцеловал ее.

– Можно, да? – спросил он, задыхаясь. – Я хотел этого с тех пор, как Анвита нам помешала.

– Еще как можно.

Она поцеловала его в ответ, и это чувство пронеслось сквозь нее, как мотоцикл. Потому что она тоже этого хотела и ждала. Все это время, пока ее поздравляли и желали ей добра. Всю дорогу домой. Всю книгу Жюля, мать его, Верна. Ведь хоть в ее жизни и хватало хорошего – друзей, семьи, выпечки и совершенно нового будущего, он был только для