Розалина снимает сливки - Алексис Холл

ее сама, мы поддержали тебя и в этом и давали деньги, когда они были нужны. И даже сейчас, когда ты на телешоу, мы присматриваем за твоей дочерью каждые выходные.

– Мама… – Розалина устала от конкурса, от съемок, от работы, которую ей еще предстояло сделать, и пока не разобралась в этом сама настолько, чтобы объяснять это кому-то еще. – Если ты будешь спорить со мной каждые две недели до конца моей жизни, то я не знаю, смогу ли это выдержать.

– Такое ощущение, что ты уже решила эти ужасные вещи за нас. За меня. И не разрешаешь нам защищаться.

– Ты не в Дискуссионном обществе Оксфордского университета. Это не дебаты. Нельзя использовать логику и доказательства, чтобы доказать мне, что ты не заставляла меня чувствовать себя грустной и никчемной.

– Дорогая, это неч… – Лицо Корделии исказилось. – Я заставляла тебя чувствовать себя никчемной?

– Да, словно я тебя подвела. Как будто я только и делала, что подводила тебя. Потому что у меня должна была быть удивительная жизнь, похожая на твою. А вместо этого я хотела иметь дом, ребенка и кухню, где всегда пахнет чем-то чудесным.

Конечно, кухня Розалины сейчас пахла «Фейри» и раздражением, но… это мелочи.

Взгляд Корделию говорил, что она вот-вот расплачется. И не как обычно, в стиле «Я хочу, чтобы тебе стало плохо и ты смирилась с моим бредом».

– Потому что я не давала тебе этого, пока ты росла?

– Нет. Я имею в виду… нет. Это то, что мне нравится. И мне можно это любить. Даже если это мелочи и они кажутся глупыми остальным.

– Но, – Корделия быстро заморгала, – ты можешь иметь гораздо больше. У тебя могло быть все. Я постаралась, чтобы у тебя было все.

– Только послушай себя. – Поскольку Амели спала наверху, Розалина не могла кричать, да и не хотела. – Ты только что сказала, что хочешь, чтобы у меня было все. Почему мне нельзя это?

– Потому что… Потому что это то, что было у моей матери, что было у всех, с кем я ходила в школу. И мне пришлось бороться всю жизнь, чтобы этого не было. И я поклялась, что с тобой этого никогда не случится, а теперь, – Корделия прикрыла глаза рукой, – ты как будто бросаешь мне это обратно в лицо.

– О, мама.

Розалина поставила две плохо заваренные кружки с «Эрл Греем» на кухонный стол и опустилась на табурет. Она плохо помнила своих бабушку с дедушкой. Лишь смутные воспоминания об идеальном доме, маленькой, щуплой женщине и мужчине в кресле, который кричал: «Мэри, где мой чай?»

– Прости. Я не хотела, чтобы ты столкнулась с этим… лицом к лицу. Это… Я не ты. Мы хотим разного, и это нормально. Потому что… потому что… – Розалина втянула воздух так быстро и глубоко, что у нее почти закружилась голова. – Я так горжусь тобой. Ты поистине гений. И мне повезло, что у меня такая блестящая, всемирно известная, немного рассеянная мать, которая всегда отстаивает то, во что верит.

Теперь Корделия плакала открыто, неприглядно, по-настоящему.

– Я не хочу, чтобы ты была не такой, какая ты есть, – сказала ей Розалина. – Мне просто нужно, чтобы ты позволила мне быть такой, какая я есть.

Розалина пошла за коробкой салфеток, чтобы Корделия могла вытереть глаза. Затем они допили чай в тишине, полной недосказанностей.

– Я постараюсь, дорогая, – наконец сказала Корделия. – Я очень постараюсь.

Не совсем то, что она хотела, но и это было неплохо. Это было больше, чем Розалина ожидала.

– Спасибо.

– Твоему отцу… Твоему отцу понадобится некоторое время.

– Ничего.

Корделия смотрела на нее почти умоляюще.

– Только не надо… Он хороший человек. Просто…

– Знаю.

– Он был первым в моей жизни, кто воспринял меня всерьез. Трудно не влюбиться в человека, который дает тебе это чувство.

Розалине нравилось думать, что она уже взрослая и имеет свой взгляд на мир. Но ей все еще не давало покоя осознание, что ее родители были людьми. С недостатками, историей, уязвимостью и багажом. И когда-нибудь Амели придется узнать то же самое о ней самой.

Розалине останется надеяться, что если она окончательно все не испортит, Амели все-таки будет ее после этого любить.

Суббота

ВОТ И ВСЕ. Ну, почти все. Розалина оглядела странно пустой бальный зал, удивляясь тому, что теперь она официально один из лучших пекарей в стране. Если не считать всех тех, кто побеждал в предыдущих сезонах, и всех, кто был достаточно хорош, чтобы делать это за реальные деньги. Нора выглядела такой же расслабленной, как обычно. И в чем бы ни заключался ее секрет – в возрасте и опыте, мудрости и апатии или в постоянной диете из книг о греческих миллиардерах, Розалина очень надеялась, что когда-нибудь сможет так же. Ален же, напротив, был похож на смерть. Судя по мешкам под глазами, он либо изучал свои рецепты, либо не мог заснуть, и было неловко радоваться этому. Но не настолько, чтобы этого не делать. В конце концов, он обошелся с ней как полная сволочь.

Камеры кружили вокруг них, фиксируя их эмоции от предвкушения финала. А затем двери открылись с большей церемонией, чем обычно, впуская Грейс Форсайт и судей.

– Добро пожаловать, трио моих талантливых тарталеток, – объявила Грейс Форсайт, – в финал «Пекарских надежд». Вы доказали свое мастерство и что не зря едите свой хлеб. В то время как другие участники конкурса хмелели, как бренди, или крошились, как ревень, вы стоите перед нами сегодня, как искусные гриссини на витрине, – высокие, гордые и чуть узловатые. Но победитель может быть только один, и первый шаг на этом заключительном этапе конкурса – наша самая сложная выпечка вслепую.

Пауза, чтобы снять реакции для, собственно, кадров с реакцией. Розалина старательно изобразила испуг, который, честно говоря, почти не играла.

– Ваше первое финальное задание, – продолжила Грейс Форсайт, заставив Розалину задуматься о том, сколько раз будут упоминать о том, что это финал, – традиционное кондитерское изделие, распространенное во всем испаноязычном мире. Оно впервые появилось на Пиренейском полуострове в восьмом веке. Мы хотим, чтобы вы приготовили пятьдесят, да, пятьдесят одинаковых, вкусных альфахоров. У вас есть два часа, на счет «три». Три, дорогие.

Розалина глубоко вздохнула и посмотрела на первый пункт инструкции: «Приготовьте дульсе де лече». Это было, с одной стороны, хорошо, потому что она уже готовила его раньше. А с другой стороны, плохо, потому что она стояла над кастрюлей с ним в этом самом