Вяземская катастрофа 41-го года - Лев Лопуховский

Гудериан с раздражением вспоминал:

«10 октября от командования группы армий были получены новые указания: овладеть Курском; очистить «котел» в районе Трубчевска; завершить окружение «котла», образовавшегося северо-восточнее Брянска; нанести удар по Туле. Все это предлагалось выполнить немедленно. Либенштейн (начальник штаба 2-й танковой армии Гудериана. – Л.Л.) поступил совершенно правильно, запросив командование группы армий о степени срочности всех этих требований, которые явно исходили от высшего командования. Однако никакого ответа мы не получили» [7].

А теперь, читатель, попробуйте представить в подобной ситуации любого нашего командующего фронтом (армией). Кто бы из них осмелился задать столь дерзкие вопросы вышестоящему командованию? Скорее всего, он принялся бы выполнять все задачи сразу, не выполнив в конечном итоге ни одной из них. Так получилось и у немцев. Хотя для уничтожения наших войск в районе Брянска и Трубчевска было задействовано 20 дивизий из 22, имевшихся в составе 2-й армии Вейхса и 2-й танковой армии Гудериана, противнику не удалось создать плотный внутренний фронт окружения. Позднее фон Бок отметил, что Гудериан не продвинулся вперед; он, как и Вейхс, застрял в брянском «котле».

Это обстоятельство и использовало наше командование.

Рассказывает командующий Брянским фронтом:

«В связи с занятием противником Козельска и непосредственной угрозой Болхову КП штаба Брянского фронта 8.10 был организован в Кураково (2,5 км вост. Белева). Только в этот день мой штаб фактически после налета противника на КП в Свень начал работу. Если бы я не принял решение об отъезде в армии и фактически не выехал бы в них 6.10, то управление армиями фронта было бы потеряно по меньшей мере на 2—3 дня и судьба армий возможно была бы иной». И тут же:

«9.10 штаб фронта, не имевший связи со мной, дал войскам свою директиву (№ 00215). Этот приказ (директива) моего штаба легко могла бы ввести путаницу в войсках, но благодаря тому, что этот приказ был дан на двое суток позже, чем начались фактические действия частей по моему приказу, он никакой роли не сыграл и никакого значения не имеет, тем более что приказ этот не везде был получен».

И, наконец, главное:

«Я и мой штаб со второй половины дня 6.10 находились в разных местах, и связи между нами до 9.10 не было. В дальнейшем связь осуществлялась через Москву и по радио. В данной конкретно сложившейся обстановке это обстоятельство сыграло в управлении войсками, как я указывал выше, положительную роль (выделено мною. – Л.Л.), т.к. мой штаб, оторвавшись от войск, не имел с ними связи 2—3 суток. Я же, находясь в войсках с утра 7.10, не только имел связь с армиями, но уже отдал предварительное распоряжение, а в 14.00 отдал армиям фронта боевой приказ на бой с перевернутым фронтом и отход»[288].

Приходится только удивляться неоднократным попыткам А.И. Еременко повернуть самые невыгодные для него моменты в свою пользу. Ну, а то, что Ставка в течение 6 и 7 октября не имела связи ни с командующим фронтом, ни с его штабом, он просто выводит за скобки. После налета на штаб фронта 6 октября Еременко, по существу, управлял только одной 3-й армией, в которой он оказался. Похоже, что генерал-полковнику Еременко, который при малейшем обострении обстановки на каком-либо участке фронта сразу бросался туда наводить порядок, штаб был нужен только для того, чтобы отбиваться от неприятных для командующего вопросов «сверху». Генштаб, который своими мощными радиостанциями поддерживал связь с армиями, по существу, и руководил напрямую войсками фронта, несмотря на заверения Еременко об обратном.

В связи с этим небольшое отступление по поводу А.И. Еременко, в личной храбрости которому не откажешь. Оказавшись в окружении, он почти непрерывно находился в боевых порядках сражающихся войск. Позднее, после тяжелого ранения командующего Брянским фронтом, раненного осколком авиабомбы, в труднейших условиях вывезет из окружения пилот санитарного самолета С-2 П.Т. Кашуба. В Москве в госпитале Еременко посетил Сталин, который пожурил того за то, что не бережет себя. После высочайшего посещения и отчет о действиях своих войск в госпитале писать было легче. Ошибки и просчеты командования фронта, прямая недисциплинированность его командующего, следствием которых стало поражение фронта в первые же дни немецкого наступления, в отчете уходят на второй план. Оказывается, для «командования фронтом было ясно, что противник готовится к переходу в наступление на Брянск и Севск или Льгов». Напомним, что в разведсводках штаба фронта и 28, и 30 сентября (за час до удара Гудериана) был сделан вывод: «Можно полагать, что пр-к готовится к переходу в наступление с нанесением концентрического удара на Брянск». И резервы фронта были задействованы на направлении прорыва только на третий день операции. Зато потом Еременко расписывает, как доблестно сражались войска под его руководством с перевернутым фронтом, как умело они наносили контрудары в тыл «подлецу Гудериану»! Но кто бы стал придираться к отчету уже расформированного с 10 ноября фронта?

Сталин почему-то всегда проявлял к Еременко особое внимание. Характерный эпизод. После излечения 24 декабря его принял Верховный Главнокомандующий. По словам Еременко, Сталин задал ему совершенно неожиданный вопрос:

– «Скажите, вы обидчивы, товарищ Еременко?

– Нет, не очень.

– Склянского вы знаете?

– Знаю.

– Так вот, будучи дважды наркомом, я в свое время подчинялся Склянскому – замнаркома. А вы не обидитесь, если мы назначим вас временно в подчинение товарищей, которые не так давно были вашими подчиненными? – он разъяснил, что это решение вызвано необходимостью выполнения очень важной задачи и он считает для этого подходящей именно мою кандидатуру»[49]. Из дальнейшего разговора выяснилось, что Еременко назначается командующим 4-й ударной армией, входившей в состав Северо-Западного фронта, которым командовал П. А. Курочкин, находившийся в его подчинении (несколько дней) на Западном фронте. После обычных в этом случае заверений Еременко был утвержден в этой должности.

Вот и, по существу, единственный выезд на фронт за время войны 5 августа 1942 г. Сталин совершил к командующему Калининским фронтом генерал-полковнику Еременко. При этом Сталин не пожелал встретиться ни с кем из членов Военного совета фронта, не говоря уж о том, чтобы побывать в войсках. Судя по содержанию разговора, в передаче Еременко, он пользовался особым доверием со стороны вождя. Сталина меньше всего интересовал замысел предстоящей операции – он заговорил о кадрах, о генералах, которые были освобождены из мест заключения перед самой войной и хорошо воевали.

«А кто виноват, – робко задал я вопрос Сталину, – что эти бедные, ни в чем не повинные люди были посажены?» – «Кто, кто... – раздраженно бросил Сталин. – Те, кто давал санкции на их арест, те, кто стоял тогда во главе армии». И тут же назвал товарищей Ворошилова, Буденного, Тимошенко. Они, по словам Сталина, были во многом повинны в истреблении военных кадров. Именно они оказались неподготовленными к войне. Но самая плохая характеристика... была дана им за то, что они не защищали свои военные кадры. Собственно, я в этом разговоре больше слушал да отвечал на вопросы. Сталин спрашивал меня, насколько хорошо я знаю того или иного маршала, генерала, освобожденного из-под ареста. Что касается маршалов, я дал уклончивый ответ, сказав, что знаю их плохо, издали. Партия создала им авторитет, и они почили на лаврах. Поэтому плохо показали себя в Великой Отечественной войне. Вот как говорит о них народ, я тоже придерживаюсь такого мнения. «Говорит народ правильно», – вставил реплику Сталин. В отношении же освобожденных генералов я сказал, что товарищи Горбатов, Рокоссовский, Юшкевич, Хлебников – все они во время войны, а некоторые и до нее были в моем подчинении, и я даю им самую высокую оценку, так как это умные генералы, храбрые воины, преданные Родине.

«Я согласен с вами, товарищ Еременко», – заметил Сталин. Каждый раз, говоря о кадрах, он пристально, испытующе посматривал на меня, видимо, для того, чтобы определить, какое впечатление производят на меня его характеристики и оценки людей» [49].

Остается только догадываться, почему именно с Еременко Сталин завел разговор о людях, принадлежащих к высшему командованию Красной Армии. Вспоминая эту встречу, Еременко восторженно писал о Сталине. Хотя позднее выяснилось, что в дневниках, которые он скрытно вел во время войны, в адрес вождя было сказано много довольно резких и нелестных слов. Вот и после этой встречи с вождем на фронте Еременко сделал в своем дневнике запись: «Товарищ Сталин значительно повинен в истреблении военных кадров перед войной, что отразилось на боеспособности армии». И это в 1943 году!

Однако пора вернуться к событиям, развернувшимся на Брянском фронте после приказа Ставки об отводе войск. Армии начали отход в ночь на 8 октября. Немцы немедленно зафиксировали, что перед 53-м армейским корпусом русские отвели свои главные силы, оставив боеспособные арьергарды, и что минные поля и лесные завалы замедляют преследование. Командование корпуса сделало вывод, что противник пытается уйти на восток через лесистую местность между Брянском и Жиздрой.