Княгиня Екатерина Дашкова - Нина Молева

— Трагедия Княжнина? Но ведь это же просто нелепо.

— Почему же нелепо, ваше сиятельство? Граф Зубов ознакомился с ее содержанием…

— Первый раз слышу, чтобы граф Платон Зубов решился на такой подвиг, как чтение трагедии.

— Я передаю только то, что обязан передать, ваше сиятельство. Возможно, вы и правы, и мнение графу было подсказано кем-то иным. Но это не меняет существа дела. Считается, что трагедия прочитана, и государыня распорядилась немедленно изъять все напечатанные ее экземпляры и предать их сожжению.

— Но это же невозможно.

— Почему?

— По той причине, что «Вадим» напечатан в последнем номере «Российского Феатра». Что же прикажете, уничтожить весь тираж «Феатра» и тем нанести немалый урон академической казне или выдрать соответствующие листы из каждого тома, что не может не осмешить правительственного распоряжения в глазах читающей публики?

— Не мне решать этот вопрос, княгиня. Но решение государыни твердо: трагедия должна быть уничтожена.

— Ваше дело, граф. Я не приложу к этому сожжению своих рук. Тем более что в Эрмитажном театре постоянно ставятся куда более опасные для государей трагедии. В чем же опасность русской трагедии?

— Княгиня, вам все равно придется давать объяснения, каким образом дошло до печатания этого сочинения.

— Я могу дать эти объяснения вам для передачи Платону Зубову или императрице, по вашему усмотрению. Начать с того, что вдова Княжнина попросила меня напечатать последнюю написанную ее супругом трагедию в пользу оставшихся без средств к существованию их детей. Я поручила ознакомиться с пьесой господину Козодавлеву, не только советнику академической канцелярии, но и писателю. Господин Козодавлев не нашел в сочинении ничего крамольного и сообщил мне, что развязка заключается в торжестве русского государя и изъявлении покорности Новгородом и мятежниками.

— Вы сами не читали трагедии, ваше сиятельство?

— Конечно, нет.

— Следовательно, ее появление можно приписать простому служебному небрежению.

— Вы забываетесь, граф! И забываете, что я занимаю должность директора Академии, а не цензора или советника.

— Не гневайтесь, княгиня, я ищу способов вашего оправдания.

— Но я не считаю себя ни в чем виноватой и не собираюсь оправдываться!

— Тем не менее это неизбежно. Императрица сказала, что под вашим руководством появляется за короткий срок уже второе обращенное против престола сочинение.

— Что же посчитали первым?

— Брошюру бунтовщика Радищева.

— Дурацкое и бессмысленное сочинение!

— Но его автор в крепости, и императрица склонна лишить вас своего доверия.

— Я подчинюсь любому решению ее императорского величества, а пока прощайте, граф. Я не задерживаю вас долее.

— Ради Бога, будьте осторожны, ваше сиятельство!

— Вы видели: приехала Дашкова!

— Как ни в чем не бывало!

— Она так и сказала, что собирается, как обычно, провести вечер с императрицей.

— Невероятно!

— Но вы же знаете ее бесцеремонность. Воображаю, какой у нее будет вид после первых же слов государыни.

— Да уж Зубовы постарались все расписать императрице в наилучшем виде. Такая возможность избавиться от ненавистной им персоны! Неужели же они ее упустят!

— А вы читали саму трагедию?

— То-то и оно, что стихи там и впрямь возмутительные.

— Неужели?

— Судите сам. Я листок один захватил с собой. На всякий случай. Может, представится государыне показать:

Какой герой в венце с пути не совратился?Величья своего отравой упоен —Кто не был из царей в порфире развращен?Самодержавие повсюду бед содетель.Вредит и самую чистейшу добродетельИ, невозбранные пути открыв страстям,Дает свободу быть тиранами царям.

— Боже мой! Никогда не поверю, чтобы Дашкова сего не читала. Не зря же она столько лет с Вольтером дружила.

— Да, впрочем, вот и она сама. Глядите, глядите, направляется к императрице…

— Как ваше самочувствие, государыня?

— Преотлично, княгиня.

— Но вы кажетесь взволнованной, ваше величество.

— Тогда как взволнованной следовало быть вам, не правда ли? Что сделала я вам, княгиня, что вы стали постоянно распространять произведения, опасные для престола и императрицы?

— Вы не можете так думать, ваше величество.

— Вам знакома эта книга?

— Да, это последний том «Российского Феатра».

— И вы знаете, что он будет сожжен палачом?

— Мне это безразлично, ваше величество, так как мне не придется краснеть по этому случаю. Я не верю своим ушам, что моя обожаемая просвещенная монархиня способна на подобный поступок. И умоляю ваше величество об одном: прочтите сами трагедию и убедитесь, что ее развязка способна удовлетворить любого сторонника монархического правления. Вам пересказали, смею предположить, пьесу те, кто не умеет читать литературных произведений. Я не автор пьесы и не заинтересована нисколько в ее распространении, поэтому, поверьте, мой суд о ней достаточно беспристрастен, а руководить мною может только величайшее уважение и любовь к вашему величеству.

— Довольно, княгиня. Меня ждет карточный стол. Думаю, и вас также. Мы просто не понимаем друг друга.

— Как вас приняла императрица, ваше сиятельство? Я весь вечер не находила себе места и молилась, чтобы вы не приезжали как можно дольше — знак того, что все обошлось.

— Благодарю вас, мисс Бетс. Граф Самойлов сразу же меня предупредил, что гнев императрицы на меня прошел и мне нечего опасаться его дурных последствий. Мне оставалось ему ответить, что я ничего и не опасалась, не сделав никаких дурных поступков, несправедливость же сама по себе не может меня волновать — слишком часто мне приходилось ее испытывать.

— И все же это должно было принести вам облегчение, не правда ли, ваше сиятельство?

— Простое восстановление справедливости, не более того. Императрица действительно сразу по своем выходе обошлась со мной очень милостиво и пригласила следовать за ней во внутренние комнаты.

— Какое счастье, что дурные люди не смогли настроить императрицу против вас!

— На этот раз, мисс Бетс. Я хорошо сознаю, что только на этот раз. Наедине с императрицей я попросила ее величество забыть события последних двух дней. Государыня хотела все же объясниться, но я не дала ей дойти до слова, сказав, что между нами пробежала черная кошка, которую не следует звать назад. Ее величество стала смеяться и осталась в прекрасном расположении духа на весь вечер.

— Счастливый день, ваше сиятельство!

— Вы правы. Но именно счастливый день снова навел меня на мысль об отставке. Жить в вечном напряжении, без уверенности в завтрашнем дне, не знать, кто и что может о тебе сказать государыне и настроить ее против тебя — нет, я не способна более этого переносить. Надо раз и навсегда покончить со службой.

— Но вы так ею дорожите!

— Все так, но Зубовы не дадут мне спокойно работать. Оба брата ревнуют меня к государыне и сделают все, чтобы постоянно восстанавливать ее против меня. Наши дружеские отношения им не нужны. Впрочем, хоть мне и горько в этом признаваться, государыня заметно изменилась.

— Годы, ваше сиятельство.

— Но они касаются и меня. Возможно, поэтому нам становится труднее понимать друг друга.

— Ведь у вас столько планов, ваше сиятельство, в вы так легко могли бы их осуществить.

— Могла бы… Порой мне начинает казаться, что ее величество теряет интерес к новым затеям, предпочитает покой и размеренность былой склонности к опытам. Помню, как государыня говаривала после успеха своих литературных сочинений, что не придает им никакого значения и что интересуется во всех областях одними опытами. Но это в прошлом. Вы поехали бы со мной в деревню, мисс Бетс?

— Я никогда не оставлю вас, ваше сиятельство, если вы сами не захотите со мной расстаться.

— Вот и чудесно. Вы единственный человек, который необходим мне в моем деревенском уединении. Петербургский дом я думаю продать. Он не понадобится мне больше.

— Но почему же? Такой прекрасный дом!

— Жить здесь и участвовать волей или неволей в придворных играх мне не по летам. Оказаться под одной крышей с детьми невозможно, да и они этого никогда не пожелают. Мое единственное обязательство — долги дочери. Продажа дома позволит с ними окончательно расплатиться. В деревне я смогу надеяться на покой и счастье. В той мере, в какой его дает душевная независимость и отсутствие необходимости подчиняться суетности двора. К тому же мне так хочется хоть ненадолго встретиться с братом. Граф Александр одинок, и нам было бы хорошо вдвоем.

— Вы хотите поселиться в его имении?