Княгиня Екатерина Дашкова - Нина Молева

— Ваше сиятельство, княгиня…

— Что с вами, друг мой, что случилось?

— Разве вы не знаете, какое досталось на долю России несчастье? Солнце наше померкло.

— Императрица!

— Да, больше нет с нами нашей государыни. Скончалась. В одночасье.

— Матушка, обопритесь на мою руку. Я поддержу вас.

— Нет, нет, не бойся за меня, дочь моя. Я переживу этот удар, за которым, не сомневаюсь, последуют многие другие. Не сомневаюсь, что Россия погрузится в бездну несчастий так же глубоко, как высоко поднялось солнце ее славы при Екатерине Великой. Я не буду одинока в своих несчастиях. Их разделят великое множество моих сограждан. Такова участь России. Почему только каждый новый век приносит нашему Отечеству столь роковые перемены!

— Вы связываете это с новым столетием, княгиня?

— Так получается, друг мой. На переломе XIV в XV столетий не стало великого воителя Дмитрия Донского, на переломе XVI столетия — не менее великого устроителя земли Русской Иоанна III, на переломе XVII — правление Бориса Годунова ввергло вашу родину в пучину братоубийственных войн, на переломе XVIII… Кто сможет противостоять ходу истории!

— Боже мой, ваше сиятельство, выходит, что вы так спешили в Москву, чтобы получить сообщение об освобождении ото всех должностей. Но столь горестное известие могло вас найти и в Троицком.

— Горестное известие, говорите вы, мисс Бетс? Вовсе нет, я искренне рада возможности освободиться ото всех своих служебных обязанностей.

— Но вы столько сил вложили в обе академии.

— Просто я не умею работать, не отдаваясь делу. Моя любовь может быть только деятельной, а меня и так лишили возможности настоящей деятельности. Даже покойная императрица в последние годы перестала особенно интересоваться академическими успехами.

— Ваше сиятельство, без вас академии придут в полный упадок. Разве вы сможете когда-нибудь примириться с угасанием вашего любимого детища!

— Это мое личное дело, мисс Бетс, которое никого не может интересовать. Что же касается науки, ее ход может замедлиться, но он никогда не прекратится, пока существует рождающий ее народ. Именно в науке воплощается сила жизни, заложенная в человеке.

— И все равно, это так несправедливо!

— Поверьте, мой дорогой друг, сообщение графа Самойлова о моем отстранении, напротив, может облегчить, если не спасти, мне жизнь. Но я уверена, что император не остановится на этой мере в отношении меня. Все впереди, и доказательством тому пришедшее сегодня письмо с непонятной подписью.

— Чьей же, ваше сиятельство?

— В том-то и дело, что мне неизвестен человек по фамилии Донауров, никаких же указаний о чине и полном имени в письме нет. Я даже не знаю, кого я должна любезно поблагодарить за сообщение воли императора об увольнении меня ото всякой службы.

— Но разве была необходимость подтверждать то, что вам уже сообщил граф Самойлов?

— Только в том единственном случае, если таинственный Донауров ближе стоит к императору и пользуется его доверием в большей степени, чем генерал-прокурор Сената. Думаю, нам предстоит вскоре услышать это имя, и не при лучших обстоятельствах, как и указ об отставке генерал-прокурора. Император, не сомневаюсь, не оставит вокруг себя ни одного из былых помощников императрицы. Его ненависть к матери не знает границ.

— Но что дурного сделала для него покойная государыня? В конце концов, положение наследника всегда достаточно двусмысленно и неудобно. Нынешний император имел свой двор и пользовался всеми преимуществами своего положения.

— Это связано с памятью его отца, которого он боготворит. Я всегда знала, что нелепая смерть моего крестного отца будет иметь свои трагические последствия. То, что наследник столько лет молчал, говорит лишь о том, как велика скопившаяся в его душе ненависть к тем, кого он связывает с этим достойным всяческого сожаления событием.

— Но вы не имели никакого отношения к этому убийству, ваше сиятельство!

— Конечно, не имела и была им глубоко возмущена. Но я для императора повинна в другом — в восшествии на престол его матери, занявшей место отца, а этого достаточно для мести. Вот видите, насколько я права — несмотря на ранний час, у нас еще один высокий посетитель. Положите мне подушку под голову, мисс Бетс, у меня темно в глазах от головной боли, и разрешите посетителю войти.

— Ваше сиятельство, господин генерал-губернатор Измайлов.

— Проси… Вы поторопились с визитом, господин генерал-губернатор. Еще нет десяти часов, и я только что с дороги.

— Поверьте, княгиня, никто не жаждет стать вестником неприятный вестей, но я в данном случае выполняю волю императора, который не желает вас видеть ни в одной из столиц. По его приказу вы должны немедленно оставить Москву и вернуться в свою деревню. До последующего распоряжения его императорского величества. Кроме того, его императорское величество приказал вам передать, чтобы вы помнили тысяча семьсот шестьдесят второй год.

— Я никогда его и не забывала, и не собираюсь забывать. Этот год не пробуждает во мне ни угрызений совести, ни сожалений. Я поступала так, как считала полезным для своего Отечества, и не вижу, чтобы ошиблась в своих чувствах.

— Я бы не рекомендовал вам подобных выражений, княгиня.

— Не вам, господин генерал-губернатор, руководить моими действиями и мыслями. Я никогда их не скрывала, не собираюсь скрывать и впредь. Что же касается немедленного отъезда в деревню, то он, к великому моему сожалению, невозможен.

— Вы отказываетесь подчиниться императорской воле?

— Отчего же. Я безусловно ей подчинюсь, и притом с большой радостью, но не прежде, чем поставлю себе в Москве пиявки, что совершенно необходимо для моего здоровья. Можете доложить об этом по начальству или, если вам не терпится выслужиться, вывезти меня из Москвы силою. Засим прощайте!

— Сестра! Но это же чистое безумие! Так разговаривать с генерал-губернатором, к тому же преданным императору!

— Друг мой, Александр Романович, поверь, неприязнь ко мне императора так безгранична, что никакие дипломатические обороты не смогут ее смягчить или ослабить. Было время, когда наследник делал попытки привлечь меня к своему двору, но я категорически отказалась. Он не мог забыть и этой моей позиции. Ради уважения к самой себе я предпочту быть до конца честной.

— Единственная моя надежда, сестра, что после коронации император смягчится в отношении тех, кого считал друзьями покойной императрицы, и займется делами, не тратя на них времени и энергии.

— Ты ошибаешься, Александр Романович. Когда деспот начинает бить свою жертву, он повторяет свои удары до полного ее уничтожения. Меня ждет еще долгий ряд гонений, и я готова принять их с покорностью. Дай Бог только, чтобы он в своей злобе забыл про тебя и про моих близких. Что ни угодно Господу послать мне, я никогда не скажу и не сделаю ничего, что могло бы унизить меня в моих собственных глазах.

— Как было бы замечательно уехать тебе за границу!

— Я сама мечтаю об этом, но сомневаюсь, чтобы просьба подобного рода была удовлетворена императором. Скорее, она обратит на меня его еще более озлобленное внимание. А пока мне остается поторопиться добраться до Троицкого. Может быть, для того, чтобы навсегда проститься с ним.

Господи! Сколько снегу намело. Метет день и ночь. То метелью вьюжит, то как дождь струится. Сада не видно. Дорожки разметать перестали. От кустов одни верхушки. На деревьях сугробы. Птица сядет, сугроб и оборвется. Словно ком упадет. И тихо. За двойными рамами половицы трещат. Всех покоев не натопишь. Только у себя, у дочери, у мисс Бетс. Из анфилады — одна библиотека. В ней на столе и кушанье подается. Гостей нет. Да и откуда им взяться. В каждом доме тревога. Кто ни заедет, одни аресты да ссылки. Лучше на снег смотреть. К реке пелена вниз спадает, на другой берег пуховиком подымается. По ночам звезды редко увидишь. Непогодь. Стужа. Что было, чего не было, не вспомнишь. Прошлое как наваждение. Все ждешь чего-то. Чего?..

— Дорогой гость, дело к полуночи. Пора вам отдохнуть. Что заехали навестили — спасибо. Все равно с утра вам в путь, в полк. Засиживаться не приходится.

— Я слишком многим вам обязан, княгиня, чтобы не навестить вас в вашем безлюдье. Конечно, одного вечера мало, но я и так просрочил отпуск из-за болезни батюшки. Приходится спешить.

— Не важно, что недолго, важно, что потрудились доехать. Еще раз спасибо, мой друг, и спокойной ночи.

Никак, колокольчик за окном. Послышалось, наверно. В третьем часу утра какой колокольчик. Поди, ветер веткой оледенелой в окно стукнул. Нет, голоса. Шаги. Не ко мне. Так к кому же? Случилось что?

— Еремей! Еремей, ты, что ли?

— Я, матушка княгиня, кому другому быть? Гость наш свидеться с тобой хочет.