Горняк. Венок Майклу Удомо - Питер Абрахамс

Эдибхой облизнул губы, но отрицательно покачал головой. Удомо одним глотком выпил виски и сморщился. Какая гадость! А вот пью… Господи, до чего я устал.

Селина ходила взад и вперед по комнате.

«Ты опасна, — думал Удомо, — очень опасна, но ты опоздала, моя милая…»

Стоя к нему спиной, Селина спросила:

— Чего ты хочешь, Удомо?

Он улыбнулся. Поймет ли она? Способна ли понять? Он чуть заметно шевельнул плечами, словно стряхивая что-то неприятное.

— А как ты думаешь — чего я хочу? Разве я составил себе состояние, как ты или Эди? Скажи.

— Ты уничтожаешь наши обычаи, Удомо. Старые обычаи гибнут от твоей руки. Мы не сразу поняли это. Мы думали — он знает, что делает. Он наш. И я говорила: «Не трогайте его. Дайте ему время. Он покажет, кто хитрее — черные или белые, он их одурачит!» — Она повернулась к нему лицом. Лютая ненависть горела в ее глазах. — Но ты обманул меня. Обманул Селину!

Удомо налил себе еще виски. Почему бы раз и навсегда не покончить с этим? Почему не поставить точки над всеми «і»?

— Послушай, Селина. Я скажу тебе, чего я хочу. У нашей страны есть три врага, вернее, было три, одного мне удалось сделать союзником. Но допустим, что их три. Одного ты, конечно, знаешь. Может быть, ты знаешь и двух других? Не знаешь? Тогда я скажу тебе. Первый враг — это белые. Ты удивлена, не правда ли? Но погоди улыбаться. О белых еще пойдет речь. Как я уже сказал, у нашей страны три врага. Первый враг — белые. Второй — бедность, и третий враг — наше прошлое. Вот три наших врага.

Когда я вернулся, я видел только одного врага— белых. Но стоило мне одолеть его, как я увидел двух других и понял, что они гораздо сильнее, гораздо страшнее первого врага. Белые по сравнению с ними показались чуть ли не союзниками. Я и превратил их в союзников для борьбы с нищетой. Теперь они работают на нас, строят дома, дороги, заводы, чтобы те, кто придет нам на смену, были сыты и имели кров над головой. В стране появились школы, больницы. Наша молодежь потянулась к знаниям. Как ты думаешь, почему я трачу так много денег, посылая юношей и девушек за границу учиться? Я скажу тебе. Потому что мне нужна опора в борьбе против третьего, самого страшного врага — нашего прошлого. Ты знаешь, я отдавал дань ритуалам, культу предков, участвовал в церемониях и кровавых обрядах. Теперь в этом больше нет нужды. Теперь вокруг меня достаточно образованных молодых людей, свободных от предрассудков. При их поддержке я могу бросить вызов всему, что есть отвратительного и зловещего в нашем прошлом. Теперь у нас хватит сил победить. А ты, Селина, и ты, Эди, которого я когда-то любил, как брата, — вы олицетворяете это прошлое. Я сделаю все, чтобы смести вас с дороги! Потому что вы мешаете великому возрождению Африки. Пожалуйста, выступайте против меня на партийной конференции — посмотрим кто кого. Вы опоздали, друзья мои! Опоздали… — Он пожал плечами и улыбнулся.

— Теперь все ясно, — спокойно сказала Селина. — Наконец ты говоришь то, что думаешь.

— Да, — сказал Удомо. — Теперь все ясно. — Он повернулся к Эдибхою, — Так как же, Эди? Неужели ты за племенной строй? Ты — врач. Ты ведь проиграешь, если пойдешь против меня, и сам знаешь это. Ты человек завтрашнего дня, а не вчерашнего.

Но он знал, что эго не так. Эдибхой возвратился в прошлое — в мир изуверских обрядов и культа предков. Да он никогда и не покидал этого мира, как не покидала его губ притворная улыбка, превращавшая лицо в старинную маску с застывшей гримасой. Удомо вздохнул. От усталости у него кружилась голова.

— Все сказано, — сказала Селина. — Пошли!

Она остановилась перед Удомо. Глаза ее метали молнии. Она плюнула ему в лицо. Потом они ушли.

«Дешевая плата, — усмехнулся Удомо. — Дешевая плата». Он отер щеку. Очень дешевая плата за возможность осуществить великую мечту.

Он подошел к парадной двери и запер ее. Потушил свет в холле. Вернулся в гостиную и налил себе немного виски. «Б-рр, какая гадость!» Со стаканом в руке пошел к креслу. Сел и вытянул ноги. Какое блаженство— эти минуты полного покоя. Теперь и виски не нужно. Он отставил стакан. Итак, скрытая борьба окончена, — начинается последняя, решающая битва. Он выйдет из нее победителем. Они дали ему слишком много времени. Гигантская машина прогресса пущена в ход. Она будет работать, даже если его не станет. Они опоздали.

Да. За прогресс приходится платить дорогой ценой. Мхенди — вот цена, которую заплатил он. Мхенди! Страшная плата, страшнее не придумаешь.

И только горе, причиненное Лоис, было глупо и ненужно. Только оно. Лоис…

Он встал, потушил все лампы и пошел к себе в спальню. Раздевался при свете луны.

Сейчас она, наверное, там в горах, в домике, который называла своим родовым поместьем. Что там сейчас? Если ночь, то она, как и он, лежит под опущенным москитником…

«Лоис! Лоис! Слышишь ли ты меня? Чувствуешь ли? Я люблю тебя, Лоис. Люблю. Теперь я знаю это. Знаю.

Я напишу ей. Нет. Я поеду к ней. Поеду и все объясню. Обниму ее и заставлю понять, как она нужна мне, как нужна мне ее любовь, как мне необходимо любить ее. Она поймет и простит. Посмотрит мне в глаза и простит. И я привезу ее сюда. Ведь тогда у себя в горах она обещала мне приехать. Она заглянет в мое сердце и приедет. Приедет. Как только вся эта история с Эди и Селиной кончится, я поеду к ней. И она приедет ко мне и останется со мной. Лоис! Лоис! Я так виноват перед тобой, милая, так виноват. Я не понимал этого прежде. Теперь понимаю. Я приеду к тебе. Я подымусь на гору, приду в твое родовое поместье и скажу тебе о том, как я люблю тебя. Скоро. Как только смогу вырваться отсюда. Как только…»

Вдруг до его сознания дошло, что ночное безмолвие наполнилось ровным вибрирующим звуком. Это рокотали барабаны, мягко и приглушенно, прямо под его окном. Нет! Со всех сторон! Повсюду! Барабаны рокотали повсюду. Негромко и настойчиво. Темп барабанного боя постепенно нарастал, но сила звука оставалась неизменной. И вдруг он понял: «говорящие барабаны»! И они говорили:

Удомо предал, смерть Удомо.

Другие вторили им.

Удомо предал, смерть Удомо.

Он откинул узкую простыню и сел. Спустил ноги на пол и потянулся к ночнику.

Удомо предал, смерть Удомо.

За какую-то долю секунды до того, как зажегся свет, он уже знал: в комнате кто-то есть. Их было двое — один у окна, другой у двери.

Удомо предал, смерть Удомо.

При свете ночника он узнал их. Это были те двое, что каждую ночь многие месяцы несли охрану его дома. Но сейчас на них не было партийной формы. Они были голые, только в набедренных повязках; лица и тела их были раскрашены.

Удомо предал, смерть Удомо.

Удомо старался совладать с нахлынувшим на него ужасом. Они держали в руках длинные ножи. И следили за ним остекленевшими пустыми глазами. Ничего враждебного не было в их глазах. Глаза их не были враждебными, а только остекленевшими. Головы склонены набок — слушают барабанный бой. Дышат в такт барабанному бою.

Удомо предал, смерть Удомо.

Барабаны начали завораживать и его. Он закрыл глаза и напряг всю свою волю, стараясь не поддаваться их ритму. Стоявший у окна человек начал дрожать всем телом. Ноги его выбивали дробь. Человек у двери закрыл глаза и чуть покачивался, будто в трансе. Барабанный бой проникал в самую душу Удомо.

Удомо предал, смерть Удомо.

Усилием воли он попытался сбросить с себя оцепенение. «Я должен что-то сделать. Должен что-то сделать. Добраться до телефона. Поднять тревогу.» Он откинул москитник и встал.

— Что здесь происходит? — крикнул он, стараясь не выдать своего страха.

Они никак не реагировали на его слова, казалось, даже не слышали их.

Тот, что стоял у двери, начал подпрыгивать, подергивая плечами и головой. Рука, в которой он держал нож, мелко дрожала в такт барабанному бою. Человек у окна двинулся по кругу, выделывая ногами сложные па, — сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, расширяя и расширяя круги. Рука с ножом тоже описывала круги в такт барабанам, в такт шагам. Барабаны били все чаще и чаще.

Удомо предал, смерть Удомо. Удомо предал, смерть Удомо.

Бешено колотилось в такт барабанам и сердце Удомо. Глухой стук отдавался во всем теле, и скоро он уже не мог отличать удары сердца от ударов барабанов.

— Прекратите! — крикнул он, но теперь в его голосе звучал страх.

Человек, оторвавшийся от окна, описывал круги уже по всей комнате.

Нож в руке того, что стоял у двери, дрожал все быстрее. Их тела блестели от пота. В уголках губ появилась пена.

— Я Удомо. Вы ведь знаете меня! Я освободил вас! Освободил вас! Вы слышите! Я — Удомо! Ваш вождь!