Горняк. Венок Майклу Удомо - Питер Абрахамс

— Сумею. Это не так-то просто, но для тебя я достану… Ты говоришь, что пойдешь обратно. Когда?

— Дней через пять. На этот раз я не скоро вернусь. Может, через полгода, а то и через год.

— Ты будешь жить в джунглях?

— Ив джунглях, и в самой Плюралии. Люди увидят, как я проскальзываю сквозь сети, расставленные белыми, и станут смелее.

— Ты правильно говоришь, Мхенди. А как насчет еды и всего остального?

— Мы организовали по всей стране комитеты. Я думаю, что можно будет доставлять еду по ночам.

— Это слишком опасно, Мхенди. И вообще, пусть тебя не отвлекают такие мелочи. Я обо всем позабочусь. Твое дело — борьба.

— Переправлять грузы через джунгли очень трудно.

— Это нужно Африке. В общем, это не твоя забота. Я поеду туда сама и все устрою.

— Да, вот еще что, Селина. Я ухожу надолго. И не надо, чтобы твои ребята ждали меня.

— Это пойдет им на пользу. Они станут хорошими солдатами.

— У меня там будут свои люди. Большой группой труднее скрываться. Я возьму с собой несколько человек. Они проводят меня, а затем вернутся.

— А Мария?

Мхенди вздохнул:

— Я хотел бы, чтобы и она вернулась с ними. Со мной ей оставаться опасно. Но я знаю, что она ни за что не согласится. Да и мне будет без нее тоскливо.

— Бери ее. И пусть она остается с тобой, ведь она теперь твоя на всю жизнь.

— Я возьму ее с собой.

— Раз в месяц я буду переправлять через джунгли припасы, а ты будешь посылать весточки о том, как идут у тебя дела… Значит, решено. А может, я и сама как-нибудь пройду сквозь джунгли и побуду в твоем лагере. А теперь, брат мой, иди отдохни.

— Что нового у моих друзей?

— Удомо и Эдибхой здоровы. Я сообщу им, что ты вернулся.

— Удомо говорил мне…

— В последнее время он стал что-то очень уж осторожен. Но твои подвиги, кажется, зажгли в нем прежний огонь. Он хочет видеть тебя. Недавно приехал еще один твой друг.

— Мэби?

— Да. На прошлой неделе он стал министром образования и национального руководства. Мэби хороший человек. Мне он понравился. Ты знаешь, это мы с Эдибхоем заставили Удомо вызвать его сюда. Он ни за что не согласился бы, да побоялся, что потеряет поддержку горских племен.

— Это, конечно, не мое дело, Селина, но, по-моему, ты ошибаешься.

Селина прищурилась.

— Ты не даешь друзей в обиду. Я тоже. Не будем больше говорить об этом.

Мхенди вдруг подумал: что-то в ней есть змеиное. И сказал:

— Как я хочу повидать Мэби! А что Лэнвуд?

— Да, ты ведь не знаешь… Лэнвуд уехал.

— Уехал?

— Месяц назад. Уехал в тот самый день, когда они с Удомо вернулись из поездки.

— Почему?

— Кто его знает. Собрал вещи и уехал.

— Не может быть!

— Спроси завтра Удомо… А теперь иди-ка лучше спать, друг. Поздно уже.

«Итак, Том уехал. Уехал, никому ничего не сказав. Уехал потому, что для него не нашлось места в той самой Африке, об освобождении которой он мечтал всю жизнь. Куда он поехал? Назад, к Мери Фельд, где его будут терпеть из милости? Конечно, у Лэнвуда много недостатков: и бестактен он, и самовлюблен, и напыщен. Но пережить такое… Злейший враг не придумал бы более жестокого наказания. Бедный Том! Нужно обязательно написать ему».

Он встал и пошел к себе.

— Спокойной ночи, Селина.

«Та же комната, в которую она отвела его в день приезда. Странная женщина: беспощадная и нежная. Ну конечно, Мария крепко спит, свернувшись, как ребенок, калачиком. Спит на той самой постели, на которой они впервые познали друг друга. А потом их близость превратилась в любовь. Спи, дитя мое, ты должна отдохнуть. И я тоже… Бедный Том! Пожалуй, лучше сразу же написать ему. А то потом забуду. Навалятся дела. Не хочу, чтобы Том думал, что я забыл его».

Он достал блокнот и написал письмо. Потом разделся и осторожно, чтобы не разбудить Марию, лег в постель. Она повернулась к нему и, не просыпаясь, обняла. Мхенди дотянулся до выключателя и потушил свет. Какое счастье, что можно наконец отдохнуть. Он закрыл глаза.

Губернатор посмотрел в другой конец зала — там в окружении иностранных делегатов стоял Удомо. Хорошо, что прием официальный, иначе им с Джонсом пришлось бы самим развлекать всех этих американцев, французов, немцев, скандинавов, да еще и англичан — членов парламентской делегации. Эдибхой, правда, немного навеселе, как, впрочем, многие из гостей, но надо отдать ему должное — пить он умеет. Удомо — молодец, никто даже не заметил, что с самого обеда у него в руках все та же рюмка хереса. Мэби, конечно, чувствует себя как рыба в воде. Все гости довольны. Плюралец Ван Линтон до того расчувствовался, что, рассказывая Мэби о работах черных художников Плюралии, даже обнял его за плечи.

Губернатор взглянул на часы: половина первого. Пора кончать. Он огляделся по сторонам, ища глазами Джонса. Джонса в зале не оказалось. Губернатор подозвал адъютанта.

— Найдите мне Джонса, пожалуйста.

К Росли подошел американец — глава делегации Совета наций.

— Прекрасный прием, ваше превосходительство.

— Очень рад, что вы довольны. Мы всегда стремимся к тому, чтобы у наших гостей остались о нас хорошие воспоминания.

— У меня, безусловно, останутся самые лучшие воспоминания. Я имею в виду не только этот прием. — Американец обвел рукой ярко освещенный зал, полный гостей. — Я имею в виду всю страну и ее правителей. Премьер-министр Удомо — замечательный человек. Такой обаятельный и скромный.

— Да, — сказал Росли. — Если бы вы могли подробно ознакомиться со всем, что уже сделано в стране, несмотря на весьма неблагоприятную обстановку, если бы знали, какие планы он строит на будущее, вы бы в полной мере оценили его талант государственного деятеля. Я горжусь, что работаю с ним.

— Вы знаете, ваше превосходительство, мы в Соединенных Штатах довольно часто с неверных позиций судим о вашей роли здесь. Что поделаешь — предубеждение против колониализма живуче. Вас, англичан, нередко осуждают.

Росли улыбнулся: экий славный старикан.

— Правителей ругают всегда. Такова уж их участь. Мы свое получили сполна. Теперь и вы, американцы, получаете то, что причитается вам. Я думаю, что приобретенный опыт будет способствовать лучшему взаимопониманию между нашими странами.

— Вот именно, сэр! Будьте уверены, вернувшись, мы расскажем своим соотечественникам все, что видели здесь. Помимо всего прочего, уже сейчас могу сообщить вам: наша делегация решила, что просьба премьер-министра Удомо о технической помощи должна быть полностью удовлетворена. Кроме того, мы будем просить Совет наций оказать дополнительную помощь в соответствии с нашими рекомендациями. Вот какое впечатление вы произвели на нас.

— Вы уже говорили об этом премьер-министру?

— Пока нет, сэр.

— Скажите. Вы не представляете себе, как он будет счастлив.

— С удовольствием сделаю это. И сразу же, не откладывая. Прошу извинить меня.

Старичок направился через зал туда, где в толпе гостей стоял премьер-министр. Росли отмахнулся от официанта, подошедшего к нему с подносом, уставленным бокалами, поклонился двум дамам и пошел к двери, в которой появился Джонс.

— Думаю, можно кончать, Джонс. Прием прошел великолепно. Кстати, я сейчас узнал, что мы получим техническую помощь, о которой просили вы с Удомо, и еще кое-что в придачу.

— Это хорошо, — немного рассеянно сказал Джонс. И прибавил — Я только что говорил по телефону со службой безопасности. Мхенди вернулся.

— Мхенди? Когда?

— Сегодня вечером.

— Где он сейчас?

— У Селины.

— Час от часу не легче. И плюральцы не требуют его выдачи?

— Пока нет.

— Сначала официальный протест с требованием выдать Мхенди, потом полное молчание. Спрашивается, почему? Я все время задаю себе этот вопрос. Из Лондона есть что-нибудь?

— Ничего. По-видимому, молчание их устраивает.

— Признаюсь, в этой истории и я предпочитаю играть роль страуса.

— Да, но мы как-никак правительство, — заметил Джонс. — Вопрос в том, что теперь делать. Разумеется, за ним будет установлена слежка. Ну, а дальше что? Сидеть сложа руки и ждать? Хотелось бы мне знать, о чем говорили в то утро Удомо и Ван Линтон.

— А знаете что, Джонс? Мне бы не хотелось. Я предпочитаю ничего не знать об этом. — Росли посмотрел в другой конец зала. — Вон он стоит, улыбается. Из всех, кто его сейчас окружает, может быть, только один-два человека имеют некоторое представление о том, какую тяжкую ношу несет он на своих плечах. И если бы кто-нибудь из нас — вы или я — сказали им: «Господа, перед вами человек, который взял на себя титанический труд — перетащить страну из одного века в другой», — они бы, конечно, поняли буквальный смысл этих слов, но никак не истинное их значение. Я могу сказать вам, Джонс, только одно: ни за какие блага не хотел бы я быть сейчас на его месте.