Горняк. Венок Майклу Удомо - Питер Абрахамс

— В нашей стране такая проблема не может возникнуть, мистер Ван Линтон. Мы не держим подавляющее большинство населения страны на положении рабов.

Ван Линтон чуть заметно нахмурился.

Молоденькая англичанка принесла чай. Ван Линтон с любопытством взглянул на нее. В глазах Удомо мелькнула насмешка. «Что ж, спросите ее, мистер Ван Линтон, каково ей прислуживать чернокожему, — подумал он. — Скажите ей, что в вашей стране такого быть не может».

Девушка вышла.

— Вы что-то начали говорить, мистер Ван Линтон?

— Это к делу не относится… Ну так вот, господин премьер-министр, нам нужен Мхенди.

— Насколько я понимаю, он находится в вашей стране.

— Он может ускользнуть от нас. И вернуться в Панафрику.

— И что же?

— Как я уже только что сказал — он нужен нам.

— Мне кажется, мистер Ван Линтон, вам следует обсудить этот вопрос с мистером Джонсом. Это по его части.

— Господин премьер-министр, правительство Плюралии решило отозвать нашу делегацию и всех специалистов, если на этот счет от вас не будет получено определенного заверения…

Этого удара он не предвидел. Лицо сидевшего напротив Линтона поплыло перед глазами. Удомо перевел дыхание и постарался взять себя в руки.

— Мы понимаем всю трудность вашего положения, — откуда-то издалека донесся до него голос Ван Линтона. — Но править страной — это прежде всего искусство отличать желаемое от возможного…

— Еще раз повторяю, я ничего не знаю об этом, — сказал Удомо.

Ван Линтон пожал плечами. На его губах появилось подобие улыбки.

— В этом случае, сэр, боюсь, что нам придется аннулировать соглашения, которые мы подписали. Наши специалисты будут отозваны немедленно. Придется вам обратиться к кому-нибудь другому, чтобы претворить в жизнь ваш план индустриализации. Очень сожалею, но таково предписание.

— Послушайте, мистер Ван Линтон, вы же деловой человек. Вы лично и ваши акционеры получите колоссальные прибыли. Предоставьте политикам заниматься политикой. Делайте свое дело. Думайте о своих прибылях. Наша страна богата, кое-что из этих богатств достанется и вам.

— Прошу прощенья, господин премьер-министр. Таково распоряжение моего правительства.

— Даю вам честное слово, что ничего не знаю о Мхенди.

— Тогда обещайте выдать его нам, когда он здесь появится.

— Но это же повлечет за собой крах моего правительства, крах всех моих планов, надежд. Как вы не понимаете?

— Прошу прощенья, сэр. Таково предписание. Впрочем, все это можно сделать без особого шума. Тут уж мы пойдем вам навстречу.

Величайшим напряжением воли Удомо заставил себя успокоиться. Ты должен все взвесить. Должен все взвесить! Они не шутят, эти белые расисты: или ты выдашь им Мхенди, или все твои планы полетят к черту. Ты ведь искал помощи повсюду, но никто, кроме них, не обещал выполнить работу в срок и в нужных тебе масштабах.

— Когда вы будете докладывать своему правительству? — хрипло спросил Удомо.

— Мне должны позвонить сегодня в шесть часов вечера.

Если бы он мог посоветоваться с кем-нибудь. С кем-нибудь, кто понял бы его, выслушал, успокоил… Лоис… Лоис…

— Я позвоню вам до шести. А теперь оставьте меня.

— Благодарю вас, господин премьер-министр. Могу заверить вас от имени моего правительства, что тайна будет сохранена. Ну и конечно, может случиться, что мы схватим его раньше…

— Оставьте меня!

— Всего доброго, господин премьер-министр.

Он долго сидел в кресле, сгорбившись, ничего не видя, ничего не чувствуя, кроме полнейшего, беспросветного одиночества. Ему вдруг послышался голос Мхенди, мягкий, глуховатый. Мхенди говорил, как-то по-особому растягивая слова, будто с ленцой… И вдруг Удомо словно обожгло: а как же его заветная мечта — подвести Панафрику к рубежу, откуда не может быть возврата к прошлому. Совершить великий переход от прошлого к настоящему… Будь ты проклят, Мхенди! Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты!..

В кабинет вошел секретарь.

Удомо вскочил, размахивая руками.

— Что вам нужно! — заорал он в припадке бешенства. — Оставьте меня в покое! Убирайтесь вон! Убирайтесь…

Секретарь вытаращил глаза. Удомо схватил стоявшую перед ним чашку.

— Убирайтесь!

Молодой человек выскочил из комнаты. Чашка ударилась о дверь и разбилась вдребезги.

Удомо рухнул в кресло и стал колотить кулаками по столу. Потом вскочил и выбежал из кабинета. В приемной бросил секретарю:

— Я еду домой. И пусть меня никто не беспокоит.

Шофера на месте не оказалось. Удомо сел за руль и на бешеной скорости, задевая другие машины, выехал из двора губернаторской канцелярии. Он мчался по городу, все прибавляя и прибавляя скорость. Постовой засвистел и отчаянно замахал ему, но, узнав машину, остановил все движение.

Подъехав к дому, Удомо резко нажал ногой на тормоз. Автомобиль с отчаянным скрежетом остановился. Удомо выскочил из машины и кинулся в дом.

В дверях гостиной ему преградил путь Лэнвуд, который только что встал.

— А, Майк? Не ждал вас так рано. Послушайте…

— Оставьте меня в покое! Говорю вам, оставьте меня в покое! Дайте мне пройти. Ну!

Он оттолкнул Лэнвуда. Лэнвуд потерял равновесие и плюхнулся на кушетку. Удомо прошел в свою спальню, хлопнул дверью, запер ее на ключ и бросился на кровать лицом в подушку.

Лэнвуд посидел немного на кушетке. Затем встал, подошел к комнате Удомо. Он вдруг превратился в дряхлого, несчастного старика.

— Знаете, Майк, вы могли бы не обращаться со мной так грубо. Достаточно было сказать мне, чтобы я уехал. Я никогда не остался бы там, где меня не хотят. Я ведь человек, а не собака.

— Оставьте меня в покое! — Голос Удомо звенел от ярости. — Оставьте меня в покое!

— Хорошо, Майк, — мягко сказал Лэнвуд. — Я оставлю вас в покое.

Лэнвуд вошел в свою комнату, отпер чемодан и достал оттуда кожаный портфель. Открыл его, пересчитал лежащие там деньги. Аккредитив на сто пятьдесят фунтов стерлингов — остаток денег, присланных Удомо на дорогу. Какой это был триумф! А ведь всего три месяца прошло с тех пор… Еще около ста фунтов в панафриканской валюте — деньги, которые Удомо давал ему во время поездки. Чужие деньги. Не его! Деньги, которые ему давали. Не заработанные им… Лэнвуд вынул из портфеля паспорт и сунул во внутренний карман пиджака.

Вышел из дома и отправился в город. Он так и не успел освоиться со здешним примитивным транспортом. Как нестерпимо палит солнце! Лэнвуд прикрепил темный козырек над очками. Все-таки лучше. Пот градом катился с него. Хорошо бы взять такси. Но поблизости не оказалось ни одной машины. Пройдя метров триста, он вышел на шоссе. От земли поднимался раскаленный воздух. У него потемнело в глазах. Двое мужчин стояли над сточной канавой. Он подошел ближе — в нос ударил густой запах мочи.

Наконец Лэнвуд вошел в городское предместье. Кругом стояли грязные ветхие лачуги. Бедно одетые люди шутили и смеялись. То и дело мимо проезжали такси. Но он решил идти пешком: нужно экономить каждый пенс.

Он поравнялся с кучкой торговок, расположившихся прямо на тротуаре по другую сторону сточной канавы. Они громко смеялись и что-то говорили на непонятном ему языке. Завидев Лэнвуда, торговки стали махать руками, что-то кричать, видимо, предлагая купить облепленный мухами товар. И он вдруг понял, что всегда будет здесь чужим. Пусть у него, как и у них, черная кожа, пропасть между ними слишком велика, и он уже стар, чтобы ломать себя. Слишком долго он жил среди белых, слишком крепко привязан к их миру.

Внезапно он почувствовал страшную усталость от всех этих веселых шумных босых людей, от мух, от запахов. Он махнул проезжавшему такси.

— В пароходное агентство, — сказал он ухмыляющемуся мальчишке-шоферу.

«Все дело в том, что я стосковался по Лондону. Только теперь понял, как люблю его. Глупо было думать, что можно вычеркнуть из жизни целых тридцать лет. Как это поется в песенке, над которой я всегда потешался:

Может быть, оттого, что я лондонец,Я о нем вспоминаю, где б ни был…

Ну вот, теперь, Лэнвуд, когда ты состарился, тебе пришлось-таки посмотреть правде в глаза. Только в чем она, эта правда? В том, что цвет кожи еще не дает права считаться африканцем? Что личность человека складывается под влиянием многих факторов, из которых, пожалуй, самый важный — страна, где ты родился и вырос? Что нужно быть сильным, очень сильным, чтобы вырваться из-под этого влияния. В этом правда? Приходится ответить утвердительно. Иначе было бы слишком страшно… Но в чем тогда вина человека, который отдал всю свою жизнь борьбе за свободу?»

Когда такси остановилось и шофер обернулся, он увидел дряхлого старика, который сидел, забившись в угол, низко опустив голову. Старик, казалось, спал.