Дом среди сосен - Анатолий Злобин

А кому-то сейчас легко, привычно-спокойно думала она, у всех работа, у всех нервная. Тут она вспомнила о том, куда едет, и улыбнулась, как научилась за эти годы — редкой невидимой улыбкой: лишь чуточку дрогнули уголки губ, а лицо осталось задумчивым и строгим.

Что и говорить, с этой поездкой ей повезло. Послезавтра — первое сентября. Верочка пойдет в школу, надо купить тетради, учебники, а главное, новый передник для платья. Старый форменный передник едва держался после стирки, и Верочка категорически заявила, что не наденет его ни за какие деньги. Катерина Ивановна пыталась доказать, что передник еще вполне приличный, — и в эту минуту раздался телефонный звонок. «Тебя», — крикнула Верочка и убежала на улицу. Звонили из общества, предлагая выступить в субботу вечером в клубе трикотажной фабрики. Катерина Ивановна записала адрес, поблагодарила и радостно подумала — лишь чуточку дрогнули уголки губ, — что с Верочкой теперь все в порядке. Как быстро бежит время, Верочка уже в десятом классе, уже пятнадцать лет, как их освободили из лагеря, пришла победа.

Автобус притормозил. Освещенное низким вечерним солнцем здание школы высилось среди деревянных домиков, как каменный необитаемый остров. Послезавтра сюда придут сотни Верочек, Петь, Сереж, пустое здание враз гулко оживет, наполнится гомоном и жизнью. Вместе с подругами и Верочка пойдет в свою школу, и на ней будет новый белоснежный передник.

— «Школа», — устало сказал водитель, и Катерина Ивановна стала думать о том, как будет выступать сегодня в клубе.

Вначале Катерина Ивановна на выступлениях терялась и робела до дрожи в коленках. Она вообще не могла представить, как выйдет на сцену и будет что-то говорить, однако вышла и говорила. Ее слушали, затаив дыхание. Напряжение зала передалось ей, но под конец она не выдержала, голос ослаб и сорвался. Она не помнила, как кончила, чужие женщины долго успокаивали ее в артистической уборной, и три пары пугающе застывших глаз глядели на нее из мутного тройного зеркала.

Лиха беда начало. Катерина Ивановна стала выступать по рабочим клубам, ее выступления пользовались успехом, и, бывало, программу вечеров приходилось расписывать на месяц вперед.

Потом пошло на убыль. Город, в котором жила Катерина Ивановна, был не велик, и в конце концов она выступила чуть ли не в каждом клубе. Несколько раз она ездила по районам, но эти поездки утомляли ее, и она отказалась от них.

Лето вообще не сезон для таких выступлений. Кому охота просиживать вечер в душном клубе: люди стремятся на воздух. За все лето Катерина Ивановна выступила два раза. И вот позавчера раздался звонок: видимо, начинался новый сезон.

— Следующая «Трикотажная», — сказал водитель, и Катерина Ивановна пошла к выходу, перехватывая руками сверкающие поручни.

В клубе ее уже ждали.

— Вы Калашникова? — спросила высокая полнотелая женщина в строгом сером костюме, и Катерина Ивановна тотчас определила, что перед ней директор клуба. — Прошу вас.

Они молча прошли через фойе и по коридору. Люди стояли группами или поодиночке, разговаривая, разглядывая плакаты и фотографии на стенах.

В кабинете директора на большом старомодном диване сидели двое мужчин. Женщина подошла к столу, покрытому куском зеленого сукна, села в кресло. Катерина Ивановна прошла к дивану.

— Значит, так, товарищи, — строго объявила женщина, беря в руки карандаш и пристукивая им по столу. — Сегодня в нашем клубе первый вечер из цикла «Давайте познакомимся». Выступают: геолог Семенов, так? — Один из мужчин склонил голову. — Далее, композитор Сапаев...

— Извините, пожалуйста, — привскочил второй мужчина с круглым лицом. — Саптаев, после «пэ идет «тэ». Сап-таев Николай Никанорович. Очень трудная фамилия.

— Сап-таев, — по складам повторила женщина. — Затем Калашникова, правильно? Вы будете читать по тексту? — Директриса строго посмотрела на Катерину Ивановну.

— Да уж не знаю, — ответила Катерина Ивановна, — расскажу просто, от души.

— Простите, вы не из детского театра? — кругло улыбаясь, спросил композитор.

— Я из общества, — сказала Катерина Ивановна. — Какая из меня актриса?

— А я подумал — вы травести, — жизнерадостно говорил композитор. — Такая маленькая, тонкая, совсем девочка.

— Скажете тоже, — ответила польщенная Катерина Ивановна.

Геолог перелистывал блокнот и молчал.

— Учтите, товарищи, — сказала директриса, — у нас на фабрике народ дружный, через пять минут начинаем. Сначала будете выступать вы. — Она посмотрела на геолога. — Потом расскажет Калашникова. Потом сделаем перерыв, и второе отделение предоставим вам, товарищ Саптаев. Берите сорок минут. Возьмете?

— Если желаете, я могу два раза по сорок, — сказал композитор и посмотрел на Катерину Ивановну.

— Тогда пойдемте.

На сцене они осторожно, стараясь не стучать стульями, рассаживались по указаниям директрисы. Стол был такой же, как в кабинете, только покрыт красным сукном. Перед столом волнисто висел занавес, весь в синих застиранных пятнах. За занавесом слышалось хлопанье стульев, покашливанье, отдаленно размытый говор. И они на сцене почему-то тоже переговаривались шепотом.

Три раза прозвенел звонок. Директриса подала знак, и занавес раздвинулся в обе стороны, собираясь в глубокие складки. Из зала дохнуло человеческим теплом и сдержанными шорохами. Все ряды были заполнены, лишь в первом ряду выделялись несколько пустых кресел.

Директриса представила гостей — кто они такие и что будут рассказывать сегодня на встрече. О Калашниковой она сказала — участник Великой Отечественной войны, и Катерина Ивановна запомнила это на всякий случай.

Геолог вышел к трибуне. Заглядывая в блокнот, он рассказывал о том, как искали нефть. Территория области давно изучена, местность плотно заселена и обжита, и тем не менее удалось сделать большое геологическое открытие: открыть значительные запасы нефти. Уже создаются промыслы, строится нефтеперерабатывающий комбинат.

Катерина Васильевна рассеянно слушала геолога: собираясь с мыслями перед выступлением, она старалась думать о чем-либо далеком и непохожем. Ей вспомнилось, как позапрошлым летом они с Верочкой выезжали в деревню. Купались в реке, ходили в лес по ягоды и грибы, и там, за сосновым бором, стояла в поле буровая вышка. Верочка все спрашивала — что там такое? Что они ищут? Однако идти через поле было далеко, дорога из бора шла стороной, и они так и не сходили к вышке, чтобы спросить, что ищут геологи.

Раздались аплодисменты. Геолог возбужденно опустился на стул рядом с Катериной Ивановной и тут же вскочил, пропуская ее.

Катерина Ивановна подошла к трибуне, поднялась на ступеньку, чтобы быть повыше, осторожно переставила стакан с водой и, еще не зная, как начать, видя десятки выжидающих глаз, сказала:

— Вот тут ваш директор говорила, будто я участница Отечественной войны. Так я вам расскажу, какая я участница. Орденов и медалей у меня нет. — Катерина Ивановна посмотрела в сторону президиума, увидела там размытое ожиданием лицо композитора и продолжала: — Вы не смотрите, что я такая маленькая и худенькая. Когда война началась, мне двадцать три года было и две девочки у меня уже росли и воспитывались. А потом обычное дело, одно слово, война была...

Война застала Катерину Ивановну в Белоруссии, муж служил лейтенантом в артиллерийском полку. Женщин и детей эвакуировали. Грузились в эшелон под бомбежкой. Наконец сели в эшелон и поехали, только недолго: опять налетели самолеты, эшелон загорелся.

— Как завоет бомба немецкая, прямо в наш вагон. Не приведи господь такое испытать. Обе девочки были убиты, сначала одна, а через минуту другая, младшая. Я к ним бегу, а кругом огонь трещит, я тоже загорелась, ничего больше не помню...

Очнулась Катерина Ивановна через несколько суток в чистой крестьянской горнице, добрые люди из огня вытащили и спрятали. В деревне, как и всюду в округе, были немцы, обычное дело.

Когда подсохли ожоги, Катерина Ивановна связалась с партизанами и стала связной на млечарне. Доставляла в отряд и масло и планы, где какие немецкие части стоят. А в то масло, которое немцам шло, толченое стекло подсыпали.

— Стали немцы замечать, что масло куда-то пропадает, наблюдение установили. Только я в лес свернула, «Хальт!» — кричит и автомат наставляет. А у меня в корзине пять килограммов масла спрятано. Ведут меня в гестапо, а я все думаю, как назваться, партизанской связной или спекулянткой. Приняла грех на свою душу, объявилась воровкой, будто для базара выкрала масло, а в жизни чужого куска не взяла. Ну они, конечно, не поверили, бить стали, обычное дело...

Трехмесячное пребывание в белорусской тюрьме вспоминалось ей впоследствии как дом отдыха. На нее заполнили карточку, дали номер, стала Катерина Ивановна «хефтлингом» — лагерным человеком — и пошла по этапам. Три года и пять месяцев провела она в немецких лагерях, раскиданных по всей Европе, и каждый день был как ночь, как смерть, как наваждение смерти. В двадцать четыре года она столько узнала, что ни в сказке сказать, ни пером описать.