В лесах Пашутовки - Цви Прейгерзон

неугомонный Кляйнберг наливает снова — на сей раз уже точно по последней! Потому что нужно непременно выпить еще и за детей: за Сему, превосходного сына — да умножатся такие парни в народе Израиля! — и за прекрасную Марусеньку, которой нет равных ни в красоте, ни в медицине! Амен!

Конечно, этот вечер лишь очень отдаленно напоминал прежний обряд обручения, принятый в еврейских местечках, с его церемонным «свиданием» смущенных жениха и невесты и последующими «переговорами» родителей об условиях брачного договора. В наши времена все делается иначе — ни тебе условий, ни тебе договора. Тем не менее у Марусиного отца нашлось все же кое-что. Кляйнберг полез в карман и вынул два билета на концерт Гилельса, который как раз гастролировал тогда в нашем городе.

— Вот, — сказал он. — Было бы хорошо, если бы Сема сводил туда нашу Марусеньку… Только, ради бога, не говорите, что это от меня.

Я взял с благодарностью. Какое-никакое, а приданое: два голубеньких билетика в зал городской филармонии.

Итак, первая встреча прошла на ура. Можете себе представить мое разочарование, когда на следующий день Сема принес домой фиолетовую болонью сорок восьмого размера!

— Кому это, Сема?!

— Так… один знакомый просил для себя…

— Сема, — говорю я, — можно, и я попрошу кое о чем? Мы с тобой все-таки тоже знакомы. Не ври отцу, ладно? Ты посылаешь этот плащ девушке.

— Ну да, — отвечает этот прохвост не моргнув глазом. — А что, нельзя?

— Сема, — говорю я, с трудом сдерживая раздражение. — Может, лучше обратить внимание на Марусю Кляйнберг? По-моему, она прекрасная девушка. И мама полностью со мной согласна, что, как тебе известно, бывает нечасто.

— Ну и что дальше?

— Сема, тебе уже двадцать семь. Не пора ли подумать о будущем?

Он смотрит на меня сверху вниз во всех смыслах этого понятия и вдруг разражается веселым смехом:

— Папа, да не волнуйся ты так! Сегодня вечером у меня свидание с Марусей. Теперь доволен?

«Теперь доволен»? Вернее было бы сказать, что теперь я и вовсе ничего не понимаю. Мне остается лишь достать два билета и протянуть их сыну.

— Вот, возьми. Своди ее на концерт Гилельса.

Нет, ну как вам это нравится? Утром послать крайнесеверной Насте ее фиолетовый плащ, а уже вечером пойти на свидание с совершенно другой девушкой! Неужели теперь так принято?!

К счастью, свидания с Марусей продолжились. А вскоре подошло время идти в отпуск и ей. И что вы думаете — мой сын тут же огорошил нас известием о своем намерении ехать отдыхать в Крым.

— Что это вдруг, Сема? — расстроилась Фрейдл. — Тебе что, плохо дома?

Сема лукаво усмехнулся:

— Я еду не один, мама. Вместе с Марусей. Это тебя устроит?

Устроит? Не то слово… Да, далеко не все начинания вроде бы бесполезных пенсионеров обречены на провал! Сема и Маруся укатили к Черному морю, а несколько дней спустя пришло второе письмо от Насти. Вы, конечно, не удивитесь, узнав, что моя Фрейдл снова распечатала конверт. И я тоже был вынужден изучить его содержание, предварительно строго отчитав жену за непозволительную манеру читать чужие письма.

Семен Исакович! — писала Настя. — Милый, любимый Сема! Во первых строках извещаю, что у меня все хорошо, кроме того, что нету со мной тебя. Я думаю о тебе днем и ночью, наяву и во сне. Считаю часы до твоего возвращения, но их осталось еще так много! Без тебя тут все опустело, и мне очень одиноко. Даже белые ночи не утешают., Я лежу на своей койке и не могу заснуть, все думаю о тебе. Приезжай, приезжай, приезжай, мой любимый и единственный! Целую тебя тысячу тысяч раз, твоя навеки

Настя

P.S. Спасибо за болонью! Она мне очень идет. Приедешь — сам убедишься. Если тебе не трудно, купи мне еще туфли на шпильках, такие красненькие, 36 размера.

Что ж, во всем этом не было ничего нового — если не считать замену болоньи на туфли. Зато следующее послание обогатило нас весьма любопытной информацией. Оно пришло тоже с севера, от Давида — друга и старшего товарища нашего сына. Вынужден признаться, что моя Фрейдл, вовсе потеряв всякий стыд, вскрыла и это письмо. Вот так: аморальные действия, войдя в привычку, уже не вызывают никаких угрызений совести. Поэтому я не стал отчитывать жену, а просто прочитал то, что было написано в письме. В основном оно содержало новости с места работы и приветы от общих знакомых, но несколько строчек касались непосредственно Насти.

А твоя Настя окончательно ссучилась, — писал Давид, употребляя характерную лексику весьма отдаленных мест, где ему, видимо, пришлось побывать не совсем по своей воле. — Присосалась к Константину Васильевичу и крутит с ним любовь, не обращая внимания на то, что у человека жена и трое детей. Меняет любовников как перчатки. Говорил я тебе — не связывайся с ней! Наверняка она строчит тебе горячие письма о любви. Не верь, Сема! Эта сучка любит только жирную мазу и твердую монету…

Прочитав это, мы с Фрейдл приободрились. Бывший зек Давид, прошедший лагеря в период культа личности, пользовался явным авторитетом у нашего сына.

Месяц пролетел незаметно, и в конце августа молодая пара вернулась из Крыма. Сема влетел в квартиру с чемоданом в руке — красивый, загорелый и, несомненно, счастливый.

— Как дела, родители?

Фрейдл усаживает сына за стол, наливает тарелку супа и заодно подает оба письма. Сначала Сема читает новости от друга. Он прихлебывает вкусный материнский суп, и лицо его постепенно мрачнеет. Затем парень вскрывает Настино письмо. Слава богу, он не обращает внимания, что конверты уже прошли нашу обработку. Но вот тарелка опустела, письма прочитаны. Задумчивый Сема молча сидит за столом, и кажется, что от привезенного из Ялты счастья не осталось и следа.

В тот же