В лесах Пашутовки - Цви Прейгерзон

а не девушка.

Так думал я, старый пенсионер, но разве во мне дело? Важно было, что думает мой сын Сема. Поди попробуй влезь в голову парней его возраста…

Как я уже сказал, поначалу беседа протекала несколько церемонно. Эльфрида Семеновна поинтересовалась состоянием современной медицины, предложив в качестве наглядного пособия и живого примера себя и свои болячки. Мария Зиновьевна сказала, что необходимо сделать анализы и посетить врача. В этот момент Эльфрида Семеновна вспомнила о неотложном кухонном деле и вышла из комнаты, что естественным образом положило конец и медицинской тематике. Далее беседу повела Берта Ефимовна. Она предпочла поговорить о музыке, заметив между прочим, что Марусенька тоже училась в музыкальной школе по классу вокала и что учителя очень хвалили ее сопрано и прочили неплохое будущее. Но вот — медицина перевесила…

Тут в разговор включилась Тамара и сразу засыпала Марусю вопросами. В какую школу она ходила? Что пела? Римского-Корсакова? Глинку? Современных композиторов? Само собой, все стали просить Марию Зиновьевну спеть прямо здесь и сейчас. Та не заставила себя упрашивать. Тамарке села за клавиши, и Маруся спела пару романсов. Считается невежливым слишком пристально глазеть на человека, но никто ведь не запрещает смотреть на певицу. В итоге мы получили бесценную возможность разглядеть Марусю Кляйнберг во всех подробностях. Легкое летнее платье подчеркивало ее стройную женственную фигуру, голос лился, заполняя комнату, черные глаза горели на красивом лице.

За Глинкой последовал Чайковский, за ним — Римский-Корсаков — целый концерт прекрасных русских романсов. Берта Ефимовна и Кляйнберг сияли от гордости, Сема и Яша аплодировали после каждого номера, а Юрочка почти сразу заснул и мирно посапывал на кушетке.

3

Потом мы сели за стол, уставленный бутылками с вином, а также вазочками и блюдами с разнообразнейшей закуской — рубленой селедкой, яйцами с луком, печеночным паштетом, рыбными консервами, сырами разных сортов и еще много чем. Евреи редко напиваются, но стопка-другая водки никого еще не отравила. Мы дружно выпиваем, и мой Сема тут — главный заводила. На севере, говорит он, человек не может прожить без подобного подогрева. Вместе с Семой разогревается и наш старший гость, тощий Кляйнберг. Я тоже стараюсь не отставать: известно, что в компании, где веселятся трое, веселы и все остальные. Кляйнберг вообще не из молчальников, но после водки его язык и вовсе развязался. Лысина Марусиного отца сияет над столом, как полная луна, и он не перестает шутить и одаривать нас жемчужинами книжной премудрости.

Тут самое время немного подробней рассказать о моем зяте Якове. Я уже говорил, что он работает инженером на одном из городских заводов. Яша — очень добропорядочный гражданин и внимательный муж. Восьмого марта, в Международный женский день, он обязательно приносит моей Тамарочке подарки: букет цветов, флакон духов и чулки лучшего сорта из всех, какие только предлагает последняя мода. Не забывает Яша в этот день и Эльфриду Семеновну. То же и с днями рождений всех членов семьи. Скажите, можно ли ожидать большего от молодого специалиста с зарплатой в сто пять рублей? По воскресеньям он обязательно гуляет с Юрочкой. Ведет сына в парк, в кино, в зоопарк или в цирк. Стоически выносит всегдашние женские претензии. Короче говоря, ангел, а не зять. Вдобавок ко всему Яша практически не пьет. Вот и в тот день за столом мне пришлось немало потрудиться, чтобы заставить его выпить хотя бы две-три рюмки.

Выпитое подействовало и на него, так что Яков даже сделал попытку переговорить Кляйнберга. Только куда ему до самого говорливого члена «двадцатки»! Старик хорошо знает еврейские напевы прежних лет — еще с того времени, когда работал учителем. Густым басом, несколько неожиданным для такой тощей фигуры, он поет песни на слова Бялика, Черниховского[57] и других замечательных поэтов. Тут вам и «Возьми меня под крыло», и «Есть у меня колодец», и «Между Тигром и Евфратом», и «Когда придет Машиах», и даже простенькая «Маргариткес». Маруся, конечно, помогает отцу своим высоким сопрано; стараются и все остальные — каждый в меру отпущенных ему сил и возможностей. Вряд ли молодежь понимает значение ивритских слов, зато мелодии известны нашим детям с раннего детства.

Но вас-то, наверно, интересует главный вопрос, ради которого, собственно, все и затевалось: завязалось ли что-нибудь между Семой и Марусей? Натянулась ли незримая ниточка, из которой, бывает, вырастает нечто более серьезное — на годы и десятилетия человеческой жизни? Таки да, завязалось! Таки да, натянулась! Под влиянием винных паров любая девушка кажется привлекательной, а уж такая красавица, как Маруся… — тут, доложу я вам, просто невозможно не влюбиться по самые уши!

Выпив чаю, мы вернулись в комнату Тамарке, и она снова села за пианино. Вальс! Нет, вы только гляньте на моего расхрабрившегося зятька! Яша приглашает Марусю на танец! Не могу сказать, что это нравится Семе. Мой хваткий сын решает вопрос кардинально: приносит магнитофон. Я слышу, как он шепчет Тамарочке:

— Сестра, уйми своего муженька! Он мешает! Пусть танцует с тобой!

Что ж, похоже, дело продвигается в правильном направлении. Теперь по комнате кружатся две пары. Сема что-то шепчет партнерше, и Маруся улыбается ему своей ослепительной улыбкой.

Берта Ефимовна делает нам знаки: нужно уйти, не мешать молодым! Наученная разочарованиями, эта пожилая еврейка боится сглазить — уж больно хорошо все началось. Мы, старики, возвращаемся к столу. В бутылке еще плещется несколько капель, и я наливаю нам с Кляйнбергом по последней:

— Давайте выпьем, Зиновий Эммануилович! За народ Израиля! Пусть останутся в мире евреи и через тысячу лет, и через десять тысяч лет! Пусть они встретят приход Машиаха! И пусть, придя в этот мир и в эту страну, он найдет в ней хотя бы одну «двадцатку»! А нам… — что остается нам, старикам? Нам остается заботиться о том, чтобы не прервалась с нашей смертью длинная цепочка поколений…

И Кляйнберг, само собой, добавляет к моему тосту собственную пространную речь. Он говорит о злейших врагах еврейского народа, начиная с Амана и переходя через Петлюру к Гитлеру. Эти злодеи замышляли истребить евреев под корень — и что? Господь, да святится Имя Его, устроил им позорный конец! Да будет так со всеми ненавистниками Израиля! Мы выпиваем, и