Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев

Ярослав: Волынь крепко держи! Разумеешь?

– А может, зря вы се, – тоненьким голоском прощебетала Рогнеда. – Оно ведь как бывает… Вот чует человек, а потом… после… проходит се.

Она смутилась и, зардевшись, стыдливо опустила глаза с длинными бархатистыми ресницами.

– Нет, дочка, уж поверь мне, старику. Коли чую, то так тому и быть. Вы же во Владимир поскорей отъезжайте. Довольно тут у меня гостить. Время лихое, люд киевский бурлит на Подоле. В колокола звонят, вече скликают. Всё мало им. Токмо как будто поутихнут – снова за старое.

Закончив трапезу, Святополк поднялся с лавки, но вдруг ощутил резкую боль в груди и, застонав, бессильно опустился на скамью возле стены. Тотчас подоспевшие челядинцы, подхватив великого князя под руки, осторожно повели его по лестнице в верхние покои.

– Ну вот, опять жженье огненное! – с обречённым вздохом, глядя на испуганную Рогнеду, вымолвил Святополк. По устам его скользнула вымученная улыбка.

Вскочивший с лавки Ярославец проводил отца пристальным взглядом и, сокрушённо покачав головой, сказал жене:

– А и впрямь помрёт.

…Спустя несколько дней Ярославец и Рогнеда покинули Вышгород. Святополк, уже немного оправившийся, был на людях весел, шутил, но на сердце у него лежал камень.

«В последний раз виделись», – думал он, смотря из окна терема на сына, который медленно ехал верхом на соловом угорском иноходце – отцовом подарке – по петляющей по склону холма дороге. Вскоре он скрылся из виду, а Святополк всё стоял у окна, горестно вздыхал и вытирал рукавом кафтана текущие ручьём из глаз слёзы.

…Год 1113 по всем приметам мыслился для Руси благодатным, но вдруг средь зимы – а видели это многие – солнце стало на небе, будто серп месяца, рогами книзу. И тотчас поползли по Киеву и окрестным сёлам слухи, что произойдёт некое важное событие.

«Смерть моя грядёт», – окончательно уверовал Святополк.

Все дни проводил он в молитвах и почти не покидал Вышгорода.

…Зима минула, сошли с полей снега, стали появляться на деревьях почки, отгремел весёлый праздник Пасхи, жизнью веяло в воздухе, но великий князь теперь знал точно: до лета ему не дотянуть.

Поздним вечером 16 апреля, когда, неся в руке свечу, спускался он с лестницы во двор, вдруг схватила, сжала сердце жгучая боль. Выронив свечу, Святополк вскрикнул, успел подумать ещё: «Вот и свершилось» – и, хватая ртом будто ускользающий от него воздух, рухнул ничком на мраморные ступени.

Когда на шум сбежалась челядь, великий князь был уже мёртв.

По обычаю, тело его вынесли наутро через крышу терема во двор и повезли на возке, запряжённом волами, в Киев, дабы схоронить в Михайловском Златоверхом соборе.

Глава 73

Боярин Туряк спасался. В грубой свите, натянутой наспех – первое, что попалось под руку, – на тощей взмыленной кобылёнке вида такого, будто готова она вот-вот пасть, мчал он, не разбирая дороги, прочь из Киева. Безудержный страх гнал его через поле, дубовую рощу, болотистый луг, заставлял преодолевать вброд быструю речку, пробираться сквозь лесную чащу, бурелом. Комья грязи летели на одежду, обжигали холодом разгорячённое лицо, – Туряк не обращал на это внимания, как не замечал, что наступают сумерки, месяц слегка серебрит верхушки высоких сосен, а дорога, по которой он бешено мчится, давно превратилась в узенькую тропку, то и дело теряющуюся в лесных дебрях.

Всё теперь у Туряка осталось в прошлом: честолюбивые надежды, трепетные мечтания о тихом счастье на старости лет. Ничего, кроме страха за собственную жизнь, кроме тяжких мыслей о неминуемой жестокой расплате за свершённые грехи, о каре Божьей, не было у него в душе и не двигало им в долгие часы неистовой скачки. Он словно бы уходил, убегал от самого себя, от своих переживаний, волнений, забот. Но разве можно от себя убежать?

Да и могло ли случиться иначе? Теперь он в глубине души понимал: произошло то, что и должно было произойти рано или поздно.

Беды на голову Туряка стали сыпаться уже давно, вскоре после того тяжкого ранения. Поначалу внезапно умерла жена, Евдокия, и лишился боярин столь нужной ему великокняжеской поддержки: как-никак был Святополку доселе зятем, совет с ним держал князь во многих делах. Выше прочих бояр взлетел Туряк, да вот недолго в небесах кружить довелось. После смерти Евдокии Святополк словно бы и не замечал боярина, будто забыл вовсе о его существовании. Снова в великую силу вошёл Путята, вместе с ним да с ростовщиками-жидами кабалил Святополк свободных людинов. Туряку же пришлось довольствоваться малым – опять сидел он посадником в окружённом болотами опостылевшем с годами Турове. Так бы, может, и сидеть ему горемыкою вдали от стольного, завидуя удачливому Путяте, да «вспомнил» вдруг о нём Святополк. Вызвал к себе в Киев и поручил самое что ни на есть грязное дело – повелел «выбивать» у людинов деньги, взятые в долг. Отроков дал под начало, и вместе с ними пошёл Туряк по дворам киевлян творить скорые суды. Исполнял княжье повеленье рьяно, как всегда; приказывал пороть, пытать калёным железом. Теперь с ужасом вспоминал искажённые болью и страданием лица людинов, их крики и сквозь зубы, со злобой лютой сказанное:

– Придёт час, поквитаемся, кровопивец!

Разве могли те людины ведать, как проводил он, Туряк, ночи в страстных молитвах, как свято блюл он все посты, как щедро раздавал в монастыри милостыню? Да если б даже и ведали, разве стали бы к нему относиться по-иному? Конечно же нет.

Злоба людская на бояр и ростовщиков накапливалась, укреплялась, росла среди горожан, и вот будто плотину прорвало!

В тот день в Киев пришла скорбная весть из Вышгорода о кончине Святополка. Боярин Путята тотчас же, не мешкая, послал гонца в Чернигов, к Святославичам: идите, мол, садитесь на стол, ваше право. Не учёл одного старый хитрец – почти все прочие бояре стали за Мономаха, как увидели, что народ собрался на Подоле, кто с топором, кто с дрекольем, да пошёл грабить лавки ростовщиков и иноземных гостей.

– Токмо один князь Владимир, – говорили они, – и может народ вразумить.

Потом вдруг нагрянули людины на двор Путяты, разграбили его, вынесли из погребов яства и вино, искали самого боярина, чтоб убить, но не нашли: старый лис почуял, что дело неладно, и успел вовремя унести ноги. Тогда, срывая досаду, и нагрянули к Туряку.

Чернобородый детина средних лет – Туряк хорошо помнил, как порол его на дворе за невыплаченную купу, – выломал топором дверь и бросился в горницу.

– А-а, паскуда! – взревел он. – А ну, братва, налетай!

Неведомо какая сила отбросила Туряка к окну. Рядом с ухом его пропела