Пардес - Дэвид Хоупен

где обычно сидел Эван.

– Все, что должен был сказать.

– Ты хороший друг, Дрю. – Ноах кивнул.

– Как он сообщит в Стэнфорд? – Амир искренне расстроился, несмотря на их с Эваном вечное соперничество в учебе. – После такого они его не примут.

– Примут как миленькие, – возразил Оливер. – А если нет, он поступит в другое место. В Гарвард, Йель или еще куда. Это же Эван Старк. Он умнее нас всех вместе взятых.

– Не поступит, – тихо проговорил Амир. – Вообще никуда не поступит с такой записью в личном деле.

– Ари, что с тобой? – Ноах заметил, как я поежился от последнего замечания Амира. – У тебя такой вид, будто тебя сейчас вырвет.

Я заставил себя дышать глубоко.

– Еще не отошел от суда, – ответил я. Эвана исключат, Эван за решеткой, Эван бродит по улицам. Неужели я только что сломал ему жизнь?

– На, дунь. – Оливер сунул мне в рот косяк. – Тебе это нужно.

Я не возражал.

– Академия хотя бы выдаст ему аттестат? – спросил Ноах. – Если он пропустит тридцать дней занятий?

– А разве в календаре еще наберется тридцать учебных дней? – произнес Оливер с ленцой – признак того, что он удолбался.

– Может, там ему помогут, – предположил я. – Приведут в порядок.

– Где?

– В реабилитационном центре, – неуверенно пояснил я. – Он запутался. Так продолжаться не может. Может, так будет лучше для него. – Меня вновь охватила тошнота – нестерпимо едкое чувство вины, от которой внутри все переворачивалось. Меня едва не вырвало.

Прозвенел звонок, мы направились в кабинет рабби Блума. Я не ел весь день. Меня тошнило, голова горела. Рабби Блум мастерски провел занятие: рассказывал нам о том, что сам назвал “парадоксом современной ортодоксии, или почему в свободном светском обществе люди решают чувствовать себя обязанными повиноваться Богу”, но я не мог сосредоточиться. Я вспоминал, какими глазами смотрел на меня Эван, когда я выходил из зала суда.

После занятия рабби Блум задержал меня:

– Вы не хотите мне ничего рассказать, мистер Иден?

У меня зазвенело в ушах.

– Вы говорили с Эваном?

Он слабо улыбнулся:

– Об этом после. (Неужели он знает? Не может быть, чтобы Эван умолчал о моей роли в этой истории, не может быть, чтобы он не лопался от злости, изумления, обиды. Я с напускной невинностью и раскаянием поймал взгляд рабби Блума.) Вообще-то я имел в виду вашу премию.

– Мою… что?

– Вы ведь получили извещение?

То письмо. Я и забыл о нем.

– Какое?

– Помните, я задавал вам сочинение по Сиджвику?

– Да.

– Я не был до конца честен с вами, мистер Иден.

– Ничего не понимаю.

– Насколько я помню, после Колумбии вам нужен был план Б. Так вот он.

– Рабби, – ответил я, – я правда не…

– Мой старый товарищ – мы вместе учились в аспирантуре – преподает в Принстоне. Метаэтику. Еще он сотрудничает с журналом, который финансирует ежегодный конкурс для юных мыслителей. Я отправил им вашу работу, Ари, надеюсь, вы не возражаете. Впрочем, вряд ли вы станете возражать, потому что вы выиграли.

Я потер глаза – трава еще не отпустила – и попытался стереть из памяти лицо Эвана.

– Так это правда?

– Результаты официальные, мистер Иден, и, признаться, довольно-таки впечатляющие. Точно не скажу, но, если не ошибаюсь, лауреаты этой премии зачастую поступают в лучшие университеты. – Он поправил очки, растянул губы в улыбке. – Вы ведь простите меня за то, что я отправил работу без вашего разрешения? Я не хотел вас обнадеживать, поскольку шансы на победу были невелики, понимаете? – Он протянул мне руку, открыл передо мною дверь. – Ари.

Ошеломленно щурясь, я обернулся к нему:

– Да?

– Для мистера Старка вы сделали что могли. – Он положил руку мне на плечо и вернулся к себе в кабинет.

* * *

Вскоре на той же неделе поползли слухи. Одни были нелепые: Эван уже учится в Стэнфорде, он бойкотирует школу, работает у отца в фонде; другие жуткие: его исключили, посадили в тюрьму, упекли в психушку. Впрочем, ходили и правдивые слухи: он на месяц застрял в исправительном учреждении, неизвестно, возьмут ли его теперь в Стэнфорд. О моей роли в этой истории не упоминали.

Учителя не говорили об Эване, подтвердить слухи отказывались. На меня косились в коридорах. Воображение мое неистовствовало. Я замечал, как при моем появлении понижали голос, представлял, как девятиклассники за обедом собираются в кучки и шепчутся о том, что случилось на катере. Охваченный паранойей, я торопливо перебирался с урока на урок, искал прибежища возле шкафчика, ни на кого не поднимал глаза.

После предпоследнего урока биологии – занятия специально завершали пораньше, чтобы нам хватило времени подготовиться к экзамену, – София задержалась в кабинете.

– У тебя есть минутка? – спросила она, опустив всегда задумчивый взгляд.

После моего выступления в суде я вновь избегал ее. В день, когда Эвану вынесли приговор, я рассказал Софии то же, что друзьям, и после этого не смотрел на нее в коридорах и не отвечал на ее сообщения. Она ни в чем меня не обвиняла, и я был уверен: Эван не сказал ей, что я наделал. Но дабы еще сильнее не запутаться в переплетении лжи или, того хуже, не видеть, как она плачет по Эвану, я игнорировал ее. Перестану с ней встречаться – и сердечная боль пройдет. София Винтер – вирус, что бродит в моей крови, точит мои кости. Удалить ее из моей жизни – значит приглушить серьезный источник боли, постепенно отстраниться от чужака, в которого я превратился.

– Вообще-то у меня встреча с Кайлой, – выпалил я. – Мы идем ужинать.

София и бровью не повела, она все так же настороженно стояла у своей парты, будто я ответил иначе.

– Я всего лишь хотела узнать, как ты держишься.

– Я… – Я нахмурился, не зная, что сказать. – Хорошо.

– Я так и не поблагодарила тебя. Я понимаю, как тебе трудно, я поступила жестоко, что попросила тебя об этом. Но ты все-таки сделал это, Ари, ты проявил великодушие, постарался ему помочь.

Я боялся встретиться с нею взглядом.

– Пустяки. Тем более что это не помогло.

– Без тебя могло быть еще хуже.

– Сомневаюсь. – Я ковырял ногти, сам не свой от стыда.

– Его отправят в рехаб на этой неделе?

– Так говорит Ноах. Но… разве он не сказал тебе?

– Нет, – ответила она, и сердце мое преисполнилось радости, как я ни напускал на себя безразличие. – Он ничего не сказал. (Неловкое молчание. Я вычислил расстояние между нами: от ее парты до меня – я стоял на пороге – самое большее десять футов.) Ладно. – Она робко приблизилась ко мне. – Не буду тебя задерживать. Я всего лишь