Тобол. Много званых - Алексей Иванов

– Скажи-ка мне, Новицкий, как ты помыслишь о владыке Филофее? – задумчиво спросил Матвей Петрович. – Ты ведь учёный человек, в одном коллегиуме с владыкой обучался. Кто он – Филофей?

– Се годнэйший муж, – удивившись, осторожно ответил Новицкий.

– Да не бойся ты.

– Його працями вэра православна у Сыбыре споруджуэться.

– Это понятно, – с досадой махнул рукой Гагарин. – Я же не о том. Я вот полагаю, что после кончины будет наш владыка святым.

– Нэ моёго разумэння сие, – совсем оторопел Григорий Ильич.

– Ясно, что не твоего. И не моего. Но видится мне, что у нас с тобой долг – запечатлеть деяния владыки среди остяков. И те, что были, и будущие, – князь внимательно посмотрел на полковника. – Так что, Новицкий, поручаю тебе описать ваши странствия. Чтобы книга получилась. И в книге надобен чертёж всех рек и земель, которые вы окрестили. Сходи к Ремезову, он тебя научит чертежи делать. Вот, возьми деньги.

Матвей Петрович бросил на стол кошелёк.

– Я и бэз грошей цэ зроблю, – гордо отступил Григорий Ильич.

– Возьми-возьми, деньги делу не помеха.

Прежде чем идти к Ремезову, смущённый Григорий Ильич встретился с владыкой Филофеем. Владыка тоже оказался озадачен затеей князя.

– Конечно, Гриша, дело наше благое, – рассудительно сказал он, – однако мою грешную персону в средокрестье воздвигать не след. Я не лукавлю, и самоумаление паче гордости, но не во мне суть.

– А в чём, вотче? – спросил Новицкий, как ученик учителя.

– В остяках, – просто объяснил Филофей. – Придёт время, и они выйдут из язычества, с нашей помощью или не с нашей – не важно. И они забудут тьму, в которой пребывали. А надобно, чтобы не забыли. Вот о них ты и пиши, Гриша. А про меня – уж постольку- поскольку.

В лавке бухарца Турсуна Григорий Ильич купил четыре дести хорошей китайской бумаги, сшил тетрадь и на титульном листе вывел: «Краткое описание о народе остяцком». Об остяках он и сам знал уже, наверное, не меньше Ремезова – насмотрелся на них в путешествиях с владыкой, а вот чертить чертежи земли не умел, и потому отправился к Семёну Ульяновичу.

Ремезова он застал в мастерской.

– Я до дэла прийшов, Вульяныч, – присаживаясь, пояснил Григорий Ильич. – Мэни Матвэй Пэтрович поручив хнигу напысаты. Хнигу про народ остяцев и про то, как владыка Филофий их до вэры обращаэ. Чаю у тэби совэта спросыти. Трэба мэни зрозумить, яко чертэжи зэмли рысовати. Ты-то усю Сибер обчертил – научи.

Семён Ульянович откровенно обрадовался просьбе Новицкого. После того как Табберт перестал к нему ходить, он скучал по разговорам.

– Не токмо Сибирь обчертил! – охотно заявил он. – И Китай с Индеей, и Мунгалию, и Бухарею с Каменной степью. Ну, давай растолкую.

Он вытащил с поставца большую книгу – Новицкий помог поддержать, – грохнул её на стол и развернул посередине.

– Нет различья, на каком чертеже объяснять. Все они почти одинаково делаются. Вот показываю.

Ремезов уткнул палец в разворот.

– Чертёж полагается так. Слева, где сердце, – восток, потому что там Иерусалим. Справа, значит, запад, то есть чертят землю югом кверху. Лучше всего, если чертёж – какая-нибудь река. Рисуй на листе всё, что для дела нужно, – горы, озёры, луга, урочища Ермаковы, рудные места, а что не нужно ни к чему – к бесам долой с бумаги. Что ещё важное услышишь – на пустом месте мелким уставом подпиши. Понимаешь?

В мастерской дунуло сквозняком – это вошла Айкони. Новицкий искоса глянул на неё – и перестал слышать Ремезова. Айкони, не обращая ни на кого внимания, вытащила с полки какое-то своё рукоделие и привычно села на пол у печки. Табберт, её князь, больше не приходил к Семульче, и Айкони уже не интересовалась, кто находится в мастерской. Она просто занимала время шитьём и выжидала, когда можно будет сбежать с подворья к князю.

А Григорий Ильич понял, что ничего для него не закончилось. Ему больше не блазнило, но себя он не отмолил. Душа загудела при виде этой девчонки, словно ровная тяга в печной трубе. Новицкий тихонько сквозь камзол нащупал крестик на груди. «Господи, отведи!» Нельзя так пропадать в другом человеке: Аконя ему не хозяйка, а он ей не собака.

– Главная морока – селенья расставить, – увлечённо рассказывал Семён Ульяныч. – Про это надобно у бывальцев спрашивать. Но оно как бывает: один говорит, меж Тобольском и Тюменью три дня пути, – дак он пьяный ехал, не помнит. Другой говорит: десять дён, – дак у него коняга хромал. Вот такое и вымеряй через мненья многих-многих знатоков. Это самое трудное.

– Розумею, Вульяныч, – сказал Новицкий, хотя ничего не разумел.

Он поскорее вырвался от Ремезова и допоздна бродил по заметённым улицам Нижнего посада, чтобы остудить голову. Он не понимал, что с ним происходит. Аконя нужна ему как женщина? Нет, она ему в дочери годится. И нежность к ней, от которой плавилось его сердце, была подобна нежности к дочери. Он не желал обладать ею, а желал оберегать её, охранять от всех бед. Но у него с Айкони не могло быть общей судьбы. Он – дворянин, пусть и ссыльный, он – православный, он в Киевском коллегиуме изучал труды Пифагора, Плиния и Василия Великого. А она – тёмная язычница и холопка.

Однако на следующий день Новицкий снова был у Ремезова.

– Розкажи мэни, Вульяныч, про остяцев, – пряча глаза, попросил он.

– Тут быстро не расскажешь, – недовольно пожал плечами Ремезов, слегка обиженный, что вчера Новицкий так неожиданно сбежал. – В Сибири есть четыре главных народа – кроме русских, понятно. Калмыки, татары, вогулы и остяки. Каждый по-своему живёт. Про каждого речь особая. Да я всё это уже в книгу записал. Хочешь – читай.

Семён Ульянович выволок с полки и грохнул перед Новицким ещё один фолиант в кожаном переплёте – своё «Описание сибирских народов».

– Дозволишь взяти з собою?

– Не дозволю. У тебя в твоём скворешнике и дверь не запирается. Читай тут. Переписывай, ежели чего надо. Чем тебе у меня плохо? Лучин хватает, чернила не замерзают, и Митрофановна покормит.

Новицкий явился с одной лишь надеждой увидеть Аконю, а Ульяныч приглашал его приходить хоть каждый день. И Новицкий согласился.

Григорий Ильич помнил совет митрополита Иоанна: окрести ту, которая оморочила твою душу, – и наваждение спадёт. На деньги, которые дал Матвей Петрович, Новицкий купил на Софийском дворе красивое и причудливое медное распятье – такие под заказ архиерея отливал мастер Пилёнок на Ружейном дворе. Сидя над книгой Ремезова, Григорий Ильич поджидал случай, когда сможет поговорить с Айкони наедине. И случай подвернулся. Айкони пришла с вышивкой к печи, будто кошка на любимую лежанку, и никого из Ремезовых в тот час в горнице не оказалось. Новицкий торопливо полез за пазуху, вытащил распятье и опустился на колени рядом с Айкони.