Тобол. Много званых - Алексей Иванов

На следующий день Семён Ульянович запряг Гуню. Айкони, замотанная в уламу, села в санки. Семён Ульянович правил в Бухарскую слободу.

– Горе вам, инородцам, – ворчал он. – Всякому сильному вы игрушка.

Улицы Бухарской слободы были разметены от снега и выровнены, утоптанные проулки посыпаны песком. Знакомые бухарцы и татары снимали малахаи и кланялись Семёну Ульяновичу. Навстречу попалась азиатская волокуша – жёсткий кожаный полукузов без полозьев. Погонщик в стёганом зимнем халате вёл верблюда, навьюченного длинными тонкими жердинами.

Семён Ульянович остановил Гуню возле дверей подворья Касыма. Глянув на Айкони, он дёрнул её платок- уламу, чтобы укрыть лицо девчонки в тени, – бухарцы не любят выставленных на обозрение женских лиц.

Суфьян – старый слуга Ходжи Касыма – проводил Ремезова и Айкони в мехмон-хану – горницу для гостей. Озираясь, Семён Ульянович присел на низенькую скамейку. Ковры на полу, ковры на стенах, подушки, поставцы с медными блюдами и кувшинами, жаровня с углями, низкий шестигранный столик, светцы и резные деревянные решётки на окнах. У Касыма Семён Ульянович бывал нечасто – только если приходил расспросить о караванах или дальних державах: о Бухарее, Джунгарии, Персии, Китае или Индии; вглубь дома Касым не пускал, Ремезова он принимал здесь же, в мехмон-хане, с чаем. Айкони стояла у стены, как положено женщине, и по сторонам не смотрела: она думала лишь о том, что сейчас увидит Хомани.

– Салам, Семён, – входя, сказал Касым, поклонился, прижав руку к груди, и пристроился на подушке, скрестив ноги. На нём были замшевые сапожки, лазоревые шаровары иштон, малиновая шёлковая рубаха куйлак, легкий расписной халат, подпоясанный вышитым кушаком, и круглая тюбетейка. – Какое дело привело в мой дом такого уважаемого человека?

– Ох, Касым, – завозился Семён Ульянович, – и не знаю, как сказать… Грех один. Словом, ты ведь недавно купил двух баб-остячек, верно? Одну, я слышал, восвояси отправил, а другую себе в жёнки оставил.

– Ты уже не в тех летах, Семён-ата, чтобы интересоваться чужими жёнами, – лукаво улыбнулся Касым.

Он и не взглянул на Айкони – это недостойно мужчины.

– Да меня и своя жена в одра превратила, – ответил Семён Ульянович. – Но я не о том. Холопка моя, Аконька, вон она, – Семён Ульянович кивнул через плечо, – оказалась сеструнькой твоей жёнки. Плачет, дура. Прошу у тебя как у господина дозволенья повидаться сёстрам. Небось, люди они, хоть и подневольные, кровь зовёт.

Ходжа Касым озадаченно покашлял в кулак.

– Э-э-э, Семён… – сказал он. – Я откажу тебе, да простит меня Аллах. Я взял на торгу драную кошку и превратил её в прекрасную пэри. И теперь я не хочу никому её показывать, пока она мне не надоест.

– Да я её и так видал, – снисходительно усмехнулся Ремезов. – Аконя, подыми платок. Вот она.

Айкони послушно стащила платок на затылок.

Касым обомлел, глядя на Айкони, а потом омыл ладонями лицо.

– Аллах акбар!

Он поднялся, подошёл к Айкони, взял её за подбородок и, вглядываясь, повернул лицом налево и направо.

– Они похожи, как минареты Хазрет-Хызра!

– Ну так что, дозволишь?

– Надо спросить у шейха Аваз-Баки, что мне делать.

– В вашем Коране о таком вряд ли говорено. Ты не на бога уповаешь, а на ум человека, вроде тебя. Только ты сам поумнее его, Касым.

– Ты великий и хитрый змей, Семён, – засмеялся Касым. – Ладно, я их сведу. Но тебя всё равно не пущу.

– Да сдалось оно мне, – закряхтел Ремезов, вставая. – Она мне и дома глаза намозолила, ещё тут на такую же тетёрку смотреть… Пойду я. Спасибо, Ходжа, – Ремезов поклонился. – Аконька, ты сама домой возвращайся.

– Проводи, Суфьян, – велел Касым слуге.

Айкони и не задумалась, куда подевался Семульча, куда повёл её Касым, по каким помещениям они идут. Она вся была внутри себя – прислушивалась к душе, которая словно разгоралась от близости Хомани. Сестра где-то рядом, Айкони ощущала её сквозь стены и занавеси. Касым впустил Айкони в какой-то чулан без окон: голые стены, запертые сундуки, тонкий ковёр на полу, масляная лампа. Айкони закрыла глаза ладонями. Сердце её сбивалось в стуке, словно подстраивалось под иное и близкое сердцебиение. Айкони отняла руки от лица. Хомани была перед нею – живая, настоящая, хотя и совсем непривычная: в бухарской одежде, с волосами, заплетёнными по-бухарски, и на лбу у неё был тиллякош – венчик с бирюзой и подвесками.

– Хомани! – заворожённо прошептала Айкони.

– Айкони! – потрясённо прошептала Хомани.

Они бросились друг к другу, обнялись, замерли, а потом, не расцепляя объятий, опустились на ковёр. Ходжа Касым стоял в открытой двери и с любопытством ждал, что произойдёт дальше. Эти девчонки-остячки были так удивительно похожи, что казалось, будто в помрачении ума он наблюдает какой-то шаманский танец, когда в глазах двоится.

Девчонки не произнесли больше ни слова. Тяжело дыша, они быстро и невесомо ощупывали друг друга, как слепые: касаниями выясняли, что с ними случилось за два с лишним года. Их души словно слились, соединились в одну изначальную, и они узнавали друг о друге, будто вспоминали свои собственные, но забытые судьбы. Для них не было тайн, недомолвок или стыда. Айкони увидела смерть Хемьюги и гибель богов Певлора, бухарцев с их клятвой, мятеж своего селения, бегство отца и русскую месть, и это было горько. Но Хомани увидела куда более страшные события: увидела, как русские надругались над сестрой, как били и мучали её, как продали в семью Семульчи, а она там встретила князя, полюбила его, камлала на него и отдалась ему. По лицу Хомани побежали слёзы сострадания.

Ходже Касыму сделалось неловко смотреть на сестёр-шайтанок. То ли это колдовство северных варваров, то ли запретные ласки влюблённых друг в друга таёжных гурий. Касым щёлкнул за спиной пальцами, чтобы разрушить чары нечестивого рогатого тагута, и вышел из чулана.

– Суфьян, – позвал он слугу. – Заполни светильник маслом на пол-мискаля и зажги. Когда светильник догорит, удали гостью из моего дома.

Касым отправился на женскую половину – к Назифе. Его взволновало то, что открылось ему в Хамуне. Он купил Хамуну в собственность и держал в отдалении от себя, предвкушая сладость первой пробы. А лицо Хамуны, её руки, ноги и стан каждый день видели Ремезовы! И Хамуна, которая не должна знать никого, кроме господина, наполняется опытом своей сестры, и этого никак не прекратить, потому что близнецам не нужны слова и встречи! Касым чувствовал, что у него крадут наложницу. Он ревновал.

– Назифа, сегодня приготовь Хамуну, – раздражённо приказал он жене.

Встреча с Айкони взбудоражила душу Хомани и перемешала все мысли. Хомани уже не могла разобраться, где она, а где сестра; где её память, а где память сестры. Она не понимала, что с ней происходит: она в слезах идёт по заснеженной тёмной улице Тобольска или её, голую, Назифа усаживает в корыто с горячей водой и трёт пучком мочала. Что сейчас будет – она ляжет в объятия смелого и весёлого князя или, наконец, её возьмёт в жёны её новый господин – чужой и непонятный человек, купивший её в свой дом?