Стая - Франк Шетцинг

Кончики его пальцев…

Внезапно до него дошло, что он их видит. Он посмотрел на своё тело. И руки, и ноги. Они светились. Нет, это вода начала светиться. Она флюоресцировала тёмной синевой.

Бог ты мой, подумал Эневек.

В следующее мгновение его ослепил яркий свет. Он инстинктивно вскинул руки и заслонил глаза. Световая вспышка. Неужто происходит именно это? На что же он наткнулся?

Но то была не вспышка. Эневек увидел, что его освещает подводный прожектор. Вдоль дна дока загорались и другие прожекторы. Они ярко озарили корпус «Королевы барьеров». Он отчётливо увидел наросты, холмистую корку из моллюсков и содрогнулся.

Свет включили из-за него. Его застукали!

Он растерялся и не знал, что делать. Но путь был только один. Ему надо попытаться вернуться к корме, где был трап, ведущий наверх, и где его дожидалась сумка. С колотящимся сердцем он метнулся мимо ярких прожекторов. В ушах шумела вода. Воздуха не хватало, но он не хотел выныривать, не добравшись до трапа.

Его руки вцепились в поручень, и он подтянулся вверх. Сверху донёсся окрик и топот бегущих ног. Он быстро стянул ласты и маску, скользнул вверх и выглянул за край дока.

На него в упор смотрели три оружейных дула.

В бараке Эневеку дали плед. Он ещё у дока пытался объяснить солдатам, что является членом научной группы кризисного штаба, но они его просто не слушали. Их задача состояла в том, чтобы задержать его. Он не оказал сопротивления и не попытался бежать; его привели в барак, и дежурный офицер начал его допрашивать. Эневек назвался и объяснил, что привело его сюда, — короче, рассказал правду.

Офицер задумчиво слушал.

— Документы у вас есть? — спросил он.

— Они в сумке, а сумка осталась у дока. Я могу за ней сходить.

— Сходят.

Через пять минут офицер держал в руках его паспорт и внимательно изучал его.

— Если документ не поддельный, то вас зовут Леон Эневек, место жительства — Ванкувер…

— Я сказал вам то же самое.

— Мало ли что вы сказали. Хотите кофе? Вы, кажется, промёрзли.

— Промёрз.

Офицер встал из-за стола, подошёл к автомату и нажал кнопку. Внизу выпал картонный стаканчик и наполнился дымящейся жидкостью. Эневек пил маленькими глотками, чувствуя, как тепло постепенно разливается по его закоченевшему телу.

— Не знаю, как отнестись к вашей истории, — сказал офицер, медленно расхаживая по комнате. — Если вы входите в состав кризисного штаба, то почему не сделали официальный запрос?

— Спросите об этом ваше начальство. Я неделями пытался добиться контакта с пароходством.

Офицер наморщил лоб.

— Значит, вы внештатный член штаба?

— Да.

— Понятно.

Эневек огляделся. Должно быть, изначально это помещение служило подсобкой для рабочих, а теперь было наскоро переделано во временный командный пункт.

— И что теперь? — спросил он.

— Теперь? — Офицер сел напротив и сплёл пальцы. — Случай не такой простой. Вы находитесь на территории закрытой военной зоны.

— Я нигде не заметил никакой запрещающей надписи.

— Но и разрешающей тоже нигде не было, доктор Эневек.

На что он мог жаловаться? Сам виноват. Это была сумасбродная идея.

Офицер снял с пояса рацию и провёл короткий разговор.

— Вам здорово повезло, — сказал он. — Сейчас здесь появится человек, который разберётся с вами.

— Почему бы вам просто не записать все мои данные и не отпустить меня?

— Это не так просто.

— Я не сделал ничего противоправного, — сказал Эневек. Звучало не особенно убедительно, даже в его собственных ушах.

Офицер улыбнулся.

— Даже на членов кризисного штаба распространяется закон о неприкосновенности жилища — в гражданско-правовом смысле.

Он вышел за дверь. Эневек остался в бараке с солдатами. Они не разговаривали с ним, но держали его в поле зрения. Постепенно он согрелся от кофе и от досады, что потерпел фиаско. Он вёл себя как последний идиот. Единственным утешением служили виды на получение хоть какой-то информации, если действительно кто-то сейчас явится, чтобы «разобраться» с ним.

Полчаса прошли в пустом ожидании. Потом он услышал тарахтение вертолёта. В окно, ведущее в сторону портовой лагуны, ворвался яркий свет. Над поверхностью воды завис прожектор подлетающего вертолёта. Машина пролетела над крышей и приземлилась. Грохот винта перешёл в ритмичные шлепки.

Эневек вздохнул. Сейчас ему придётся снова всё пересказывать. Кто он такой и чего ему здесь надо.

По мощёной площади протопали шаги. В освещённом снаружи дверном проёме возникла фигура, и Эневек сразу же узнал её. Она на мгновение застыла на пороге, как будто изучая обстановку, потом медленно приблизилась и остановилась прямо перед ним. Эневек заглянул в светло-голубые глаза. Два аквамарина на азиатском лице.

— Добрый вечер, — произнесла она тихим, мелодичным голосом.

Это была генерал Джудит Ли.

3 мая

«Торвальдсон», норвежский материковый склон

Клиффорд Стоун родился в шотландской семье вторым из троих детей. В первый же год жизни он утратил всё младенческое очарование. Рос маленьким, слабым и некрасивым. Семья держала его на дистанции, как будто он был постыдной неудачей, на которой лучше не задерживать внимание. Клиффорду не перепадало ни ответственности, возложенной на его старшего брата, ни ласки, которая доставалась его младшей сестре. Нельзя сказать, что с ним плохо обращались, в принципе, он ни в чём не испытывал недостатка.

Кроме тепла и внимания.

У него никогда не было чувства, что он хоть в чём-то опережает других.

В детстве у него не было друзей, а в юности девушки, и в восемнадцать он начал лысеть. Даже тот факт, что он блестяще сдал выпускные экзамены, никого по-настоящему не заинтересовал. Директор вручал ему аттестат с некоторой растерянностью, как будто впервые видел этого невзрачного юношу с требовательными глазами. Аттестат был очень хороший, и директор приветливо кивнул Стоуну, коротко улыбнулся и тут же забыл его худощавое лицо.

В университете Стоун изучал инженерные науки и проявил себя высокоодарённым студентом. В кои-то веки он получил признание, по которому всегда тосковал. Но оно было ограничено его профессиональным кругом. Частная жизнь Стоуна на глазах меркла — не столько оттого, что никто не хотел с ним дружить, сколько оттого, что он сам не разрешал себе никакой частной жизни. Мысль о личном внушала ему страх. Личное означало бы возврат в невнимание и пренебрежение. В то время как Клиффорд Стоун, инженер с острым умом, делал карьеру в «Статойле», лысый дядька, вечерами уходивший домой один, заслуживал лишь презрения за свои страхи, — и в конце концов ему вообще было отказано в частной жизни.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});