Стая - Франк Шетцинг

— Потому что я не хочу, — спокойно сказал Грейвольф.

— Ни один индеец больше не ходит с кличкой, какую ты себе изобрёл.

— А я хожу.

Всё зря, подумал Эневек. Ты пришёл сказать спасибо — и сказал, а всё остальное лишнее. Чего ты тут сидишь? Иди. Но он не уходил.

— О’кей, объясни мне вот что: если для тебя так важно, чтобы избранный тобой народ принял тебя за своего, почему бы тебе для разнообразия не попытаться быть аутентичным?

— Как ты?

— Давай про меня не будем говорить.

В нём снова поднялась злость. Но на сей раз у него не было желания уносить её с собой, как это было всегда, удерживать её в себе, чтобы образовался нарыв. Поздно. Отступать некуда. Хотя каждую победу над Грейвольфом ему следовало бы считать своим поражением.

Грейвольф глянул на него из-под полуопущенных век.

— Ты пришёл не для того, чтобы сказать спасибо, Леон. — Он насмешливо скривил губы и скрестил руки. — Ну, валяй, говори. Что ты на самом деле хотел сказать?

— Только одно, Джек. Ты можешь хоть тысячу раз называть себя Грейвольфом, но всё равно останешься тем, что ты есть. Существуют правила, по которым индейцы получали свои имена, и ты не подпадаешь ни под одно из них. Вот у тебя на стене красивая маска, но она не оригинал. Подделка, как и твоё имя. И ещё: твоя дурацкая природозащитная организация, она тоже подделка. — Внезапно из него фонтаном вырвалось всё, чего он и не собирался говорить, но уже не мог остановиться. — Твой уровень — это тунеядцы и негодяи, которые удобно устроились на твоих плечах. Ты не видишь этого? У тебя детские представления об охране китов. Выбранный народ — что за чушь. Твой народ никогда не одобрит твоей придури.

— Кто бы говорил, только не ты.

— Ты лучше меня знаешь, что твой выбранный народ снова ведёт охоту на китов. Ты хочешь этому воспрепятствовать. Похвально, но наверняка ты не прислушался к собственному народу. Ты действуешь против народа, который ты якобы…

— Врёшь, Леон. Среди мака есть люди, которые того же мнения, что и я.

— Да, но…

— Старейшины племени, Леон! Не все индейцы считают, что их культура выражается через ритуальное убийство. Они говорят, мака тоже часть общества двадцать первого века, как и другие жители штата Вашингтон.

— Знакомый аргумент, — пренебрежительно ответил Эневек. — Исходит он не от тебя и не от старейшин племени, а из резюме Sea Shepherd Conservation Society, общества защиты животных, причём буквально. Ты ни разу не выставил собственных доводов, Джек. Боже мой, даже аргументы у тебя поддельные!

— Не поддельные, я…

— И разве это не смешно — брать на прицел именно Дэви!

— Ага! Вот мы уже ближе к делу. Вот для чего ты явился.

— Ведь ты же сам был одним из нас, Джек. Неужто ты ничего оттуда не вынес? Да наблюдения за китами впервые дали людям понять, что живые киты и дельфины дороже мёртвых. Они заставили общество взглянуть на проблему, которая без этого никогда не оказалась бы в центре внимания. Китовые станции — вот истинные защитники природы! Почти десять миллионов человек в год выходят в море, чтобы получить представление о том, насколько великолепны эти создания. Даже в Японии и Норвегии растёт протест против охоты на китов, потому что именно мы дали людям такую возможность. Доходит это до тебя или нет, десять миллионов человек, которые без нас видели бы китов только по телевизору! Если бы вообще видели. Наша научная работа, которая поневоле заставляет нас охранять китов в их жизненном пространстве, никогда бы не могла осуществиться без нашей станции наблюдения за китами. Так почему же ты борешься именно с нами? Только потому, что тебя тогда выгнали?

— Не выгнали, я сам ушёл!

— Тебя выперли! — крикнул Эневек. — Выкинули, выпихнули и наподдали. Ты подложил нам свинью, и Дэви выставил тебя на улицу. Твоя гнусная самоуверенность неспособна это переварить, так же, как она неспособна опознать Джека О’Бэннона, если его остричь и отнять у него кожаные лохмотья и придурочную кликуху. Вся твоя идеология зиждется на невежестве и на фальшивках. Всё в тебе подделка, Джек. Ты нуль, ты ничто. Ты производишь только говно! Ты наносишь вред делу защиты природы, ты наносишь вред ноотка, ты нигде не свой, нигде не дома, ты не ирландец и не индеец, вот в чём твоя беда, и мне больно, что мы рубимся из-за этого, как будто у нас нет других проблем!

— Леон… — сказал Грейвольф, сжав губы.

— Мне больно видеть тебя таким.

Грейвольф встал.

— Заткнись, Леон. Хватит.

— Нет, не хватит. Чёрт возьми, сколько бы ты мог сделать, ты же гора мускулов и не дурак, так что же…

— Леон, заткнись же наконец!

Сжав кулаки, Грейвольф двинулся к нему вокруг стола. Эневек смотрел на него снизу вверх и спрашивал себя, достаточно ли будет ему одного удара, чтобы отправиться на тот свет. Тогда туристу Грейвольф сломал челюсть. Наверняка резвый язык Эневека будет стоить ему нескольких зубов.

Но Грейвольф не двинул ему кулаком в зубы. Он обеими руками упёрся в подлокотники кресла Эневека и склонился над ним.

— Ты хочешь знать, почему я выбрал себе такую жизнь? Тебе это действительно интересно?

Эневек смотрел ему в глаза:

— Ну же, валяй!

— Нет, на самом деле тебе плевать на это, ты, самонадеянная мелкотравчатая жопа.

— Нет, не плевать. Просто тебе нечего сказать.

— Ты… — у Грейвольфа заходили желваки. — Проклятый идиот. Да, я в числе прочего ещё и ирландец, но в Ирландии я никогда не был. Моя мать наполовину сугуамиш. Её не принимали за свою ни белые, ни индейцы. И вот она вышла замуж за иммигранта, и тот тоже был всем чужой.

— Очень трогательная история, но ты мне её уже рассказывал. Расскажи что-нибудь новое.

— Нет, я буду рассказывать тебе только правду, а ты, будь добр, слушай! Ты прав, я не индеец, хоть и прикидываюсь им. Я бы и ирландцем не стал, даже если бы начал литрами жрать пойло, и никакой я не белый американец, хотя в нашей семье были и они. По-настоящему я никто, и изменить это я не в силах!

Он сверкнул глазами.

— Тебе достаточно зад оторвать от стула — и ты всё изменишь. Ты можешь всю свою историю повернуть куда угодно. Я же мою — никуда.

— Бредятина!

— О, разумеется, в своё время я мог бы взяться за ум и чему-нибудь выучиться. Ведь мы живём в открытом обществе. Никто не станет спрашивать, из каких запчастей тебя собирали родители, если ты успешный человек. Я им не был. Есть такие этнические лоскутные коврики — они со всего мира взяли самое лучшее. Они всюду дома. А мои родители — простые, запуганные люди. Они не сумели внушить мне хоть какую-то самоуверенность. Они чувствовали себя лишними, а я взял из всех составляющих худшее! Мне ничего не удавалось, а единственное, что получилось, тоже сорвалось!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});