Кржижановский - Владимир Петрович Карцев

уносилось с ним вместе все тепло от нас. И в мглистом воздухе сгустилась слеза миллионов глаз… И день и ночь костры пылали. Людей потоки без конца, прощаясь, запечатлевали черты любимою лица…)

26 января статья Кржижановского о Ленине была опубликована в «Правде» — она стала началом его «Ленинианы» — удивительного по искренности и любви документа эпохи.

«…Он еще так близок к нам, он еще так среди нас, что почти нет никакой возможности отойти мысленно на такое расстояние, чтобы окинуть глазом все то основное, существенное, что исходило из хрупкого человеческого материала и вопреки ему будет жить века… Встреча и работа с Владимиром Ильичем — это могучее и теплое ильичевское крыло, которое было распростерто над нами, вот это и было наше самое дорогое счастье… Никогда еще в истории человеческая личность не была поднята на законнейшем основании так высоко. Ни на минуту не закружилась у Владимира Ильича голова и не пало на него от практики власти ни одного малейшего пятнышка… Этот пламенный и стремительный борец сжег себя в неустанной борьбе. Ни на минуту не покидая своего сторожевого поста, судорожно набрасывая своей парализованной рукой последние мысли, по-прежнему ярким светом озаряющие пути пролетарской революции. До Конца, до последнего вздоха…»

Он не умер — эта мысль гнездилась у него где-то в подсознании, уживаясь с железной логикой, с ежедневными и ежечасными печальными доказательствами, Ильич мерещился ему в толпе. Заходя в Кремль, Кржижановский ловил себя на мысли о неизбежной встрече.

Весной он поехал в Горки и, войдя в парк, увидел, как поднимается трава, только что примятая его инвалидным креслом. Он не мог поверить, что это игра воображения, следы прошлой осени, припорошенные снегом и сейчас проявляемые солнцем. Темная аллея, по которой они несли на руках его гроб к станции, возвращала Кржижановского к действительности, и он прощался с этим местом печали…

Он ехал на поезде назад, в Москву, и вдруг на маленькой станции в толпе, штурмующей вагон, а может быть, просто в толпе обычного станционного люда увидел знакомый силуэт.

Кржижановский пробежал всю станцию, потом обратно, сопровождаемый своими спутниками, — не было никого…

В соответствии с документом, выданным ему теперь Дзержинским, он мог в любое время дня и ночи посетить Мавзолей и побыть рядом с Ильичем.

Смерть Владимира Ильича пробила мощную брешь в строю друзей.

Поколение Ленина, спалившее себя в огне революции, покидало землю…

В следующем году умер в советском торгпредстве в Берлине Базиль — Старков. Классов, бесконечно любивший его, написал тогда горькие фразы: «Обычная российская скверная черта — нежелание экономно расходовать свои силы и чрезмерная перегруженность отдельных лиц при сравнительно пассивной массе… Старков жег свечу с двух концов… Чрезмерная добросовестность, чрезмерное сознание своего долга сократили ему жизнь. Жаль…»

Через год прямо на заседании топливного комитета, подводившего первые итоги выполнения плана ГОЭЛРО, уронив голову на руки, умер Классон. Несмотря на провозглашаемые им гигиенические принципы, его свеча, тоже палимая с двух сторон, горела, оказывается, слишком быстро.

Глеб Максимилианович и Надежда Константиновна пошли на траурный митинг. Когда Кржижановский стал говорить о нем — о благородном рыцаре техники, Надежда Константиновна заплакала, — возможно, вспомнила тот далекий день, когда она у Классона познакомилась с Владимиром Ульяновым, когда все они были так прекрасно молоды. А сейчас пятидесятилетние стали уходить из жизни — она оказалась для них слишком насыщенной, слишком полной событиями…

В 1926 году не стало и Дзержинского.

В апреле 1921 года Дзержинский был назначен на должность народного комиссара путей сообщения, одновременно оставаясь председателем ВЧК и народным комиссаром внутренних дел. Кржижановский вспоминал развороченные мосты, под железные опоры которых подведены избяные срубы, кривые рельсы, перекосы полотна, мешочничество, воровство грузов, движение поездов скорее по вдохновению, чем по расписанию, бесконечные крушения, неувязки с работой промышленности, — то, что досталось в наследство «железному рыцарю революции». А он и тут выдержал, организовал работу так, что уже к январю 1924 года транспорт мог без особого напряжения удовлетворять запросы народного хозяйства. Глеб Максимилианович вспоминал, как выпрямлялся Дзержинский, выпрямлялся во весь свой высокий рост, как углублялись на лбу и в уголках рта его морщины, розовело от волнения обычно бледное лицо. Дзержинский победил транспортный кризис.

Зинаида Павловна в эти годы тоже стала сдавать, но еще работала вместе с Надеждой Константиновной, была ее первой помощницей. В 1928 году она почувствовала себя особенно плохо. Глеб Максимилианович повез ее к известному врачу, тот вынес вердикт: положение очень серьезное, нужно немедленно бросать работу.

После консультации Зинаида Павловна, утомившись, быстро заснула.

Глеб Максимилианович долго сидел за столом, выводил на листочках слова любви и печали.

«…5.IV.28 10 ч. вечера. «Консультация». Болезнь. Об одном молю тебя, голубка. Не бросай меня ты сиротою. Сгину, пропаду во мраке ночи без тебя, без глаз твоих лучистых…»

Он дежурил у ее постели как сиделка.

Здоровье Зинаиды Павловны в конце концов выправилось, но требовало постоянной заботы. Глеб Максимилианович чуть не насильно заставлял ее выезжать на лечение. И тогда вслед Зинаиде Павловне летели заботливые письма:

«…вагон наш тем плох, что, когда едет вперед салоном (а из Таганрога он идет таким образом), его здорово продувает. Из Таганрога в салоне тебе запрещается ехать! Береги себя. Береги себя. Береги себя…»

Иногда, когда была возможность, Глеб Максимилианович отдыхал вместе с Зинаидой Павловной в Архангельском. Скоро туда стала приезжать и Надежда Константиновна, которой было тяжело оставаться в Горках. Кржижановские всячески опекали ее, приглашали гулять, собирать грибы — в Архангельском был старинный тенистый парк, речка Десна, лес невдалеке. Глеб Максимилианович, большой мастер грибной охоты, показал ей свои заповедные леса, пытался развлечь быстро приходившими на ум стихотворными строчками… Они бродили по дорожке, ведущей к Калужскому шоссе, — по «Невскому проспекту», и Глеб Максимилианович что-то заговорщически бормотал себе под нос. Изредка слышалось:…В лесу прохладно, ручейков слышны хрустальные мотивы… Нет, не то… Пригорок, три могучих ели, знакомцы старые… Тоже не то…

…Будь ты семи пядей в науках, но, свой не наметавши глаз, найдешь грибов одну-две штуки. По четверги гриба за час. Грибов уменье скрыться — тонко. У каждого здесь норов свой. Лишь простодушные опенки не дорожат своей судьбой… И в эту ночь все будет сниться, что вновь ты баловень судьбы. Что стоит только наклониться, везде — грибы, грибы, грибы!

Лес кончался, они выходили в поле, наступал вечер. Глеб Максимилианович вскидывал голову и декламировал: «В вечерних небесах расцветные эмали закатных облаков…»

Темнело. На небе зажигались вечные звезды — безмолвные свидетели кратких земных судеб…

(Так