Вектор: Послесловие - Никита Владимирович Чирков

а значит, возможно, подобное служит ему наказанием за ее смерть.

Горди не справился – и Атии больше нет, а значит, раз ее забрали, то теперь она в безопасности, разве нет? Он больше не станет причиной ее страданий! В ответ же ему доносят, что если он и не справился, то не им, тем людям, судить его! Где они были все это время? Разве не они виноваты в ее гибели? Так какое они имеют право забирать то, что от нее осталось, из его рук? Лишать его самого дорогого и последнего, что есть в его жизни! Голос был уверенным, порой жестоким, порой мягким, а местами даже жалостливым, призывая его сделать то, о чем он думал уже давно: виновные должны быть наказаны, Атия должна быть отмщена.

Внезапно, во что ему совершенно не поверилось сначала, голоса были услышаны вне его головы. Из-за двери он услышал имя «Горди», четко и ясно, несколько раз это было произнесено уверенно и громко. Голоса в голове не обращались по уже почти забытому им имени, а этот человек обратился. Зачем? Для чего? Ответы эти были ему неизвестны, как и неизвестно, правдивы ли сейчас события – или же это игра иллюзий, созданная голосами ради испытания его веры в недавно найденную цель. Нельзя сдаваться, как и нельзя сомневаться, утверждает он про себя скрипя зубами. Яркий свет от фонарика бил прямо в его глаза – пришлось прикрыть лицо рукой, но, разглядывая свои пальцы под холодными лучами, он не мог не думать о том, как хорошо ему было в темноте. Луч фонаря был опущен на пол, мужчина подошел почти вплотную, лицо его сильно напоминало кого-то, но с каждой попыткой вспомнить следующая становилась все больнее и больнее.

Прислонившись к стеклу головой, он видит мужчину, высокого, в светлой длинной куртке, но главное – у него не оружия, а значит, нет угрозы.

– Горди, – голос этот отличался от других, казался знакомым, – ты понимаешь, что я говорю? Ты узнаешь меня?

Так странно видеть другого человека для него сейчас, будто бы все ненастоящее.

– Атия, – с трудом смог он выговорить хриплым, почти еле живым тоном, желая увидеть реакцию на имя, с которым этот человек либо связан, либо нет.

– Я обещал, что позабочусь о ней, и я сделал это. Она в заморозке, тело сохранено, мы сможем похоронить ее. Ты слышишь меня? Ты… ты узнаешь меня? Стас, так меня зовут. Горди, я могу помочь тебе, слышишь?

Утраченные вспоминания болезненно прорывались сквозь пелену забытья: как остался один с мертвым телом на руках, как оказался здесь, рядом с другими людьми, как отдал Атию. Отдал в руки этого человека… Но кое-что он все не мог вспомнить, что-то важное, основополагающее, возникшее еще до голосов в голове… Это напрямую касалось всего здесь, как и Стаса, так и всех остальных, не только его и Атии… но что же это? Голоса молчат, не дают подсказку, ушли в тишину – чему он на самом деле рад, как минимум сейчас, так как, ища потерянный фрагмент, он забрел в лабиринты разбитого разума, где нет смысла от гнева или жажды мести. Оно там – она знает это, почти нащупывает ниточку, но она убегает от него, играя без правил и поддавков, издеваясь над несостоятельностью, мучая его и измываясь над ним так, будто бы это лишь развлечение. Не так давно именно эти, утерянные ныне знания ценнейшей истины дали ему сил не наложить на себя руки.

– Ты слышишь меня?! – Стас терял терпение, ему казалось, что говорить с Горди все менее обретает смысл и значение. – Горди?!

Его сестра умерла, а он здесь – это понимание вдруг немного отрезвляет.

– Помоги… – проронил криво он в ответ, пытаясь избавиться от зуда в голове.

– Я не могу просто так выпустить тебя. Прими лекарство – оно должно помочь тебе, должно стать легче. И я оставлю наручники с шейным креплением – по-другому я не смогу провести тебя в медблок. Мы оба должны быть уверены в безопасности друг друга. Если в тебе еще осталось человеческое, то сделай это. Недавно ты сам заперся, отдав мне Атию, – это был правильный поступок. Сделай еще один. Твоя сестра хотела бы, чтобы ты выжил, чтобы помнил ее и чтил ее память. Я помогу с этим.

Стас оставил все на полу и ушел, заперев за собой входной шлюз. Голоса вдруг вновь дали о себе знать. Вернувшись, они распахнули дверь с грохотом и гневом, яростью и властью они запрещали ему, кричали и угрожали: если он сделает это, то попадет в ловушку этих людей и не сможет отомстить за Атию, сделав ее смерть бессмысленной. Смерть на его руках – смерть, которую он не смог предотвратить, которую он допустил из-за своей же ошибки.

Голова болела, тело ныло, ему было ужасно плохо и до этого, но сейчас все стало в разы хуже, будто бы его изнутри мучают самой страшной болью. Но чем более его пытались сломать созданные безумием голоса, тем усерднее он хотел сделать то, о чем просил Стас. Упрямство спасало его не раз – а тут ему кричат обо всех последствиях попадания в руки этих людей, хотя ни слова про его поиски, которыми он становится просто одержим, как недостающая часть механизма, плохая работоспособность которого равнозначна смерти. Голоса все пронизывают его разум болезненными иглами, озвучивая самые ужасные сценарии грядущих событий, требуя не верить другим людям. Они лишь доказывают свою, ненавистную ему правоту, жестоко играя с его эмоциями, пробуждая сильнее чувство вины за гибель Атии… Но он оказался сильнее, как и в тот раз, когда отдал тело Атии. Сейчас ему хочется сделать что-то правильное. Вопреки крикам и ярости внутри его головы, он уверен: Атия точно хотела бы сделать все правильно. Да и разве это не единственный быстрый способ увидеть ее лицо, вспомнить, как она выглядит…

Выйдя, хромая и корчась от борьбы внутри себя, он взял капсулу и с трудом поместил в отсек для инъекций на костюме. Не прошло и пары минут, как от ощущения странного опьянения тело становится немного ватным, но это не мешает ему накинуть металлическое кольцо на шею, после чего просунуть кисти в наручники, связанные общими тросами в единую систему. Как только он это сделал, механизм стянул трос вокруг шеи и кистей, притянув их к груди, пальцы уперлись в подбородок, более он не мог шевелить руками.

За этим наблюдал Стас, заранее установив портативную камеру слежения на стеллаже рядом. Через нее же он сказал Горди:

– Это Стас, ты молодец, все хорошо, не