Дымовое древо - Джонсон Денис

– Да-да-да, меня трясёт и распирает от горячего газа. Хоть воздушный шар в небо поднимай с помощью моих воспоминаний. Давай, меняй тему.

– Ваша статья для журнала. Я вашу статью читал и ничего в ней не понял.

– Как и я.

– Это не совсем смена темы – если только мы беседуем на тему пустопорожнего сотрясения воздуха.

– Не пытайся, я непрошибаем для критики.

– Там куча какой-то заумной терминологии. Какая-то «точечная активность»…

– Точечная активность – значит проявление инициативы, то есть когда сам берёшь быка за рога, покуда вышестоящее начальство сидит на жопе и не чешется.

– Там и другие были…

– Какие же это другие? Побуду твоим толковым словарём.

– Да разве я помню?

– Профессиональный жаргон – это важно. Надо учитывать вкусы потенциальной целевой аудитории. Эти ребята падки на всякую там абракадабру. Читал «Политику и английский язык»?

– Э-э-э… это же вроде Джордж Оруэлл… Ага.

– Читал, значит?

– Да. И «1984».

– Что ж, 1984 год у нас ещё впереди. И до его наступления не придётся ждать семнадцать лет.

– Ну это по-любому, – кивнул Шкип.

– Скорее шестнадцать, – заявил Шторм.

– Чего шестнадцать?

– Шестнадцать лет до восемьдесят четвёртого.

– Погоди-ка минутку. Восемнадцать. Восемнадцать!

Шторм рассмеялся, обмахивая ломтём хлеба свою остриженную армейским ёжиком голову.

– Парни, – молвил полковник, – неприятель такой ерундой не занимается.

– Чем не занимается?

– Сложением и вычитанием, сержант.

– Чем же занимается неприятель, господин полковник?

– Чем-чем, подрезает наши неразорвавшиеся снаряды и бомбы и подрывает ими наши яйца. Ютится в земляных норах. На обед ест не пудинги. Ест собственных детей во имя победы. Вот что у него на обед. Так что давайте-ка соберёмся и проявим активность. Теперь один из них на нашей стороне. Смог бы одной левой выкосить половину нашей пехоты. Прошёл все врата – знаете же эту вьетконговскую концепцию «трёх врат»? Пролить кровь, побывать в плену и провести время на Севере – у него галочки во всех трёх пунктах. Хао вот подтвердит – этот парень дрался ещё с французами. Сидел в плену на островах Кондао. Ушёл на Север и получил повторную идеологическую обработку после раздела Вьетнама. Вернулся назад тропою дядюшки Хо и с тех пор лез из кожи вон, чтобы нанести нам максимальный вред. Пару лет назад в Каофуке он пытался меня убить.

– Шутите!

– Около года после гибели Кеннеди, так что, я бы сказал, в конце шестьдесят четвёртого. Два с половиной года назад. Он признался в этом Хао.

Полковник повернулся к Хао, который, несмотря на своё присутствие за столом, до этого как-то ухитрялся сохранять невидимость, и Хао подтвердил:

– Он мне говорил, да.

– Швырнул гранату в храм, когда я был здесь с визитом. Бросок был высшего класса. А граната – паршивая, китайского производства.

У Шкипа отвисла челюсть; он сидел и пожирал глазами полковника – пьяного, одряхлевшего, совершенно неубиваемого.

– Вопрос в том, что́, при такой-то преданности, подтолкнуло его к измене? Что он говорит, мистер Хао?

– Не знаю, – сказал Хао.

– Вот этот-то момент мне и не нравится. Совсем не нравится.

– Не знаю, – повторил Хао.

– Послушайте, послушайте, – внезапно взбодрившись, воскликнул Шкип, – перед нами стоит задача состряпать эту фальшивку, эту выдумку. Возможно, я могу с этим помочь.

– Именно за этим ты и приехал сюда, за семь тысяч миль. Предположим следующее. Предположим, во время бомбёжки посольства в прошлом году пропали какие-то документы. Скажем, стенограмма собрания – несколько минут с посиделок старых пиратов, которые думают, будто у них есть ядерный чемоданчик, и желают с ним позабавиться. Эти изверги хотят контрабандой переправить его в Ханой и тем положить конец всей этой бессмыслице. Тому, что представляется им бессмыслицей. Да и фактически является бессмыслицей.

– Погодите-ка, – прервал его Шкип, – так на самом-то деле собрание было не по поводу, по поводу… ладно, название тут не важно… заговора, то есть не сам заговор. Собрание было по поводу того, чтобы попытаться остановить заговор. Другими словами, это не заговорщики. Это те, кто пытается расследовать заговор.

– Я тебя понял.

– Я – нет, – сказал Джимми Шторм.

– В бумагах нет ни минуты из настоящего заключения преступного сговора, – сказал Шкип; в ушах шумело от выпитого «Бушмиллса», – там не фактическая конспиративная схема, там ребята оценивают это… как его… – он собрался с силами, – ход конспиративной схемы. Так что вот эта зашифрованная стенограмма…

– Не шифровка. Лишь пара обрывочных фрагментов, которые пережили бомбардировку. Несколько клочков… – полковник, замолчал, и мысль его продолжилась без слов.

Теперь Шкип сожалел о том, что вернулся к этой теме. Дядя был прав в том, что стоило бы отложить выпивку до момента, пока они не закончат её обсуждать. Теперь они обсуждали её снова, и лично он, например, не понимал ни слова из собственных речей. Полковник, однако, пригубил ещё один глоток виски, и с темой было покончено.

– Дайте мне великанов! – воскликнул он. – Нет, ну в самом деле, ради кого – ради… Джонни Брюстера?! Да он всю войну прохлаждался в Вашингтоне, поигрывая в гандбол и плетя интриги, измышляя, как бы провалить операцию в Каофуке! И вот теперь она провалена – первое сентября, и всё, никаких Каофуков! Этот засранец работал в УСС. Он бывал на войне: он знает или когда-нибудь обязательно осознает – да, вот именно так и будет Джон Брюстер вскакивать с постели посреди ночи и думать: «Погоди-ка, погоди-ка, разве не было это всё ради чего-то иного?» Но прежде чем он вспомнит, что это делалось ради сбережения самой идеи свободы, ради спасения человечества, ради светоча мира, – мелочность и бестолковость его снов уронит его голову обратно на подушку, и вот он снова безмятежно захрапит. А наутро из всего этого останется только Лэнгли. Война ведётся в Лэнгли, и ведётся она между такими ребятами, как он, и такими ребятами, как я, и всё – ради судьбы Управления. Я сбил этого сучёныша с ног и уложил его на лопатки. Чёрт бы побрал этих уёбков! Как эти парни вообще представляют себе задачи, которые стоят перед Соединёнными Штатами Америки во Вьетнаме? А теперь постойте – и эти уёбки из Лэнгли, и эти уёбки из Пентагона. Уёбки! Они ничего не знают. Тупо ничего не знают…

Он склонил голову.

– Господин полковник! – сказал Джимми Шторм.

Полковник поднял голову.

– Господин полковник!

– Да?

– Вы меня заебали, – признался Шторм.

– Это что, комплимент?

– А хули бы и нет?

– Отведите меня к машине, – велел полковник.

Хао встал. Помимо этого, он не проявил никакой инициативы.

– Эй, ребята, – почему бы вам не остаться на ночь?

– Нет, Шкип, нет. Лучше вернуться.

– Возьмите меня с собой. Позвольте мне потусоваться в Сайгоне. Всего лишь на эти выходные.

– Тебе нельзя находиться в городе, Шкип.

– Да ладно вам. Я был там на Тет.

– Это я проявил жалость. Больше такого не будет. Ты солдат.

– Ну посидите ещё. Пожалуйста. Можем немного поиграть в покер.

– У тебя есть карты? – спросил Шторм.

– Да. Да. Останьтесь!

– Нет. Пора возвращаться.

– Я – пиджак!

Шторм сказал:

– Он воображает, будто он потерявшееся прелестное дитя.

– Ух ты, – изумился Шкип, – это же «Американский век»!

Шторм сказал:

– Рок-н-ролл жив!

Будучи изрядно пьян, сотрудник ЦРУ Шкип Сэндс встал и направился к лестнице. Он ещё довольно стойко держался на ногах, чтобы взобраться по ступенькам и найти свою комнату, но у него слишком кружилась голова, чтобы ложиться, так что он сел на стул, а вытянутые ноги обрели покой на волнообразно колыхающейся кровати.

Он пробудился после часовой дрёмы и вышел на веранду выпить горячего крепкого кофе – менее бодрящего, чем бросающее в дрожь головокружение при виде собственных ошибок, всей той неправды, в которую он ввязался, уцепившись за дядюшкин хвост – хвост прирождённого Человека Дела. Неандертальца, как говаривал Рик Фосс. За ним вышел господин Тхо с горящей спиралью от комаров на блюдце и поставил его на подлокотник противоположного кресла, и вот она, простота во плоти – огонёк дурно пахнущего благовония, оранжевая бусинка, прожирающая себе петлистый путь к исчезновению и небытию. Он чувствовал, будто его окружили, атаковали и свили в нём себе гнездо все эти змеевидные образы – туннели, проект «Лабиринт», извилистые катакомбы человеческого уха… Но надо всем нависал иной, центральный образ – Дымовое древо. Да, дядя намеревался восстать тёмным столпом призрачного тумана и в одиночку дать бой целому Разведывательному управлению, самой его сути, низвергнуть его неотвратимые волны. Или напасть на него на гандбольной площадке.