Битва за Ленинград - Дмитрий Сергеевич Филиппов

били, выслеживали и т. д. Да всего не расскажешь. Ведь он, кроме того, член первого ЦК КСМ, организатор его и т. д. В общем — князь, князь. И (деталь) потом вдруг еще открылась его сторона, вдруг (?) говорит: „неделями тянет к револьверу“ и т. д. <…> Ну ладно, потом приезжает небезызвестный тебе Горький. Маршак тянет меня к нему насчет „Костров“. Идем, долго говорим (больше я, чем Маршак). Спорим. Горький заинтересован, заражен. Пишет рассказ о Ленине, воззвание относительно „Костров“. Колька, Горький до того милый, хороший парень, что я просто обалдела. Сидела с человеком, который написал „Клима Самгина“, и чувствовала себя лучше, вернее, непринужденнее, чем с Авербахом. Тоже, если писать, книжку надо»[305].

Ольге 21 год, конечно, у нее кружилась голова от открывающихся перспектив. Да и с Авербахом завязывался фривольный роман. Молчанов (еще не муж) подозревал, но ничего не мог поделать. Или не желал. Он был единственным человеком в ее жизни, который принимал Ольгу Берггольц такой, какая она есть. Он терпел и прощал все ее измены, верно ждал, не отрекся, когда она попала в тюрьму. И, конечно, любил ее до конца своей жизни нежно и горячо, как редко умеют любить мужчины.

А связь с Авербахом сыграла в ее судьбе роковую роль. За всё приходится расплачиваться…

Сразу по возвращении из Казахстана Николая Молчанова забрали в армию. Ольга поселилась в Ленинграде в доме-коммуне, называемом в народе «Слеза социализма». Этот дом в стиле конструктивизма стоит и поныне на улице Рубинштейна, он хорошо известен петербуржцам — любителям и знатокам городской архитектуры.

В 1932 году у Ольги и Николая Молчанова рождается вторая дочь — Майя. Берггольц наполнена материнством до отказа. Омрачает радость жизни лишь одно: Николая Молчанова комиссуют из армии с тяжелой болезнью. Во время учений рядом с ним разорвался снаряд, его тяжело контузило. Вследствие этого у него открылась эпилепсия. Но они оба молоды, жизнь продолжается. Перспективы — блестящие. По крайней мере, у Ольги.

Год 1933-й — это рубеж, после которого жизнь Берггольц круто изменилась. 25 июня в больнице в Сиверской умирает ее девятимесячная дочь Майя. Пережитая трагедия словно приоткрывает в поэтессе силы, ранее дремавшие, спящие в ожидании своего часа. Через боль, через страдание прорастает настоящий, живой голос:

На Сиверской, на станции сосновой,

какой мы страшный месяц провели,

не вспоминая, не обмолвясь словом

о холмике из дерна и земли.

Мы обживались, будто новоселы,

всему учились заново подряд

на Сиверской, на станции веселой,

в краю пилотов, дюн и октябрят.

А по кустам играли в прятки дети,

парашютисты прыгали с небес,

фанфары ликовали на рассвете,

грибным дождем затягивало лес,

и кто-то маленький, не уставая,

кричал в соседнем молодом саду

баском, в ладошки: «Майя, Майя! Майя!..»

И отзывалась девочка: «Иду…»

Эти строчки появилось спустя три года, когда умерла вторая дочь, Ирина. Стихотворение-диптих так и будет называться «Два стихотворения дочери». Но в этих строчках уже будет слышен ритм «Февральского дневника»:

А девушка с лицом заиндевелым,

Упрямо стиснув почерневший рот,

Завернутое в одеяло тело

На охтинское кладбище везет…

Оттого и оживут блокадные стихи Берггольц, и отдадутся мгновенным узнаванием в сердцах людей, что сама Блокада зарифмуется с пережитым прошлым: все это Ольга уже видела, уже пропустила сквозь себя, а потому имеет право говорить от имени сотен тысяч ленинградцев.

На фоне личных трагедий литературная жизнь Ольги Берггольц вполне благополучна и даже успешна. Она сотрудничает с издательствами «Детская литература», «Молодая гвардия». О ее повести «Углич» комплиментарно отозвался Максим Горький. В окололитературных кругах стали ходить слухи о ней, как о приспособленке, двигающейся «по линии партии». Ольгу это задевало, безусловно, но она уже осознавала меру своего таланта и места в литературной иерархии 1930-х годов. Она верный, искренний советский писатель. Громила в печати обэриутов, Хармса и Введенского, начинающего Юрия Германа. Ее приняли во вновь образованный Союз писателей. Но внутренний надлом уже был определен, и это стало не только следствием пережитых личных несчастий. Ее вера в социализм (не безосновательная, надо сказать) сталкивается с окружающей реальностью. Муж, Николай Молчанов, был более осторожен в оценках происходящего. Они часто спорили. У Николая портилось здоровье, стали учащаться припадки эпилепсии. Ольга начинала терять друзей из-за своей непримиримой позиции в отношении партии и коммунизма. После смерти Кирова в 1934 году общественно-политическая обстановка в стране стала стремительно накаляться, начались отставки, исключения из партии, аресты. К 1936 году массовые посадки людей уже стало невозможно не замечать. Ольга искала компромисс в своей душе, пыталась соотнести реальность и идеал, веру в партию. «Иду по трупам? — пишет она в дневнике. — Нет, делаю то, что прикажет партия»[306].

В марте 1936 года умерла дочь Ирина. После ангины у девочки началось осложнение, уходила она тяжело, мучительно, задыхалась, теряла сознание. Вместо традиционного креста Ольга распорядилась поставить на могиле пирамиду с красной звездой. По воспоминаниям сестры Марии, когда на место захоронения пришел священнослужитель, чтобы отпеть усопшую, Ольга закричала и в гневе прогнала попа. Убежденная атеистка, она и в горе оставалась верна своим принципам. Пройдет несколько лет, и, оставленная всеми (а главное, партией, которую она любила всем сердцем, которой была предана всем своим существом), находясь в застенках тюрьмы, Ольга переосмыслит действительность, себя в этом страшном и героическом времени. От прежней идеалистки не останется и следа. И вот такой, обновленной, она войдет в Блокаду. А стихов, посвященных Ирине, будет написано много. Все они впоследствии войдут в цикл «Память».

Отец Ирины, первый муж Берггольц поэт Борис Корнилов, на похороны не пришел. А 20 марта 1937 года его арестовали. Новая жена Корнилова, Люся Борнштейн, была на третьем месяце беременности. Перед тем как уйти навсегда, он успел сказать жене, что, если родится девочка, пусть назовет Ириной. Так и случится. Ирина Басова только в 1960-х годах узнала, что ее настоящий отец — великий советский поэт Корнилов. 20 февраля 1938 года Борис Корнилов был расстрелян.

Стали сгущаться тучи и над самой Ольгой. Плюс ко всему брак с Молчановым стал напряженным, трудным после смерти Ирины. Ольга Берггольц пыталась унять депрессию с помощью вина. И сама откровенно говорит об этом в своих дневниках: «Есть и еще выход — пить. Говорю без всякой позы: очень, очень вино помогает. Все становится каким-то легким, преходящим, невесомым. Я испытала это раза три за эти месяцы, но этого-то и испугалась… И слезы тогда какие-то легкие, и главное, не жаль ничего, ничего…»[307]

В 1937 году было разгромлено издательство «Детская