Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

настаёт, Вокруг стихает гул суровый, И муза строгая кладёт Тебе на гроб венок лавровый.

А 28 сентября завершилась полная падений и взлётов жизнь старого приятеля и верного поклонника — Аполлон Григорьев, только что в очередной раз выкупленный из долговой тюрьмы, скончался от апоплексического удара. «На похороны Григорьева, самые бедные и бездомные, явились его приятели Достоевский, Аверкиев, Страхов, Вс. Крестовский, композитор Серов... и несколько его сожителей из долгового отделения. <...> Эти выходцы из царства теней придавали похоронам Григорьева что-то и курьёзное и очень, очень печальное»437, — описал грустную картину в своих воспоминаниях П. Д. Боборыкин. О реакции Фета на смерть давнего приятеля мы не знаем.

Незадолго до кончины Дружинина сбылось его пророчество — Фет снова обратился к поэзии. Как ни странно, хозяйствование, требовавшее не только постоянного труда, но и неустанной наблюдательности, приводило поэта к мысли о глубокой связи между красотой и пользой. Несколько позднее он написал: «Вы разводите плодовый сад. Кажется, дело и цель его ясны. Вам хочется сбирать плоды. Плодовые деревья по природе некрасивы. Стало быть, чем скорее к цели, то есть к плодам, тем лучше. И опять ваше “стало быть” никуда не годится. Единственное спасение и здесь — искусство для искусства, дерево для дерева, а не для плодов. Выводите здоровое и непременно красивое дерево (красота — признак силы) и не только забудьте о плодах, но сопротивляйтесь их появлению, упорно обрывая цветы. Дождётесь превосходных плодов. Вы можете действовать в совершенно противоположном смысле, усиливая и подстрекая плодоносность, — но убьёте деревья и навсегда останетесь без плодов»438. Отношение к природе как к сырью, союзнику или врагу больше не противопоставлялось им созерцанию её красоты.

В 1862 году Фет опять начал писать стихи, а в следующем — и печатать: в течение года в «Русском вестнике» было опубликовано шесть его стихотворений. В них видно, как поэт постепенно избавляется от влияния «ареопага» и во многом возвращается к прежней «чистоте». Так, в стихотворении «Тихонько движется мой конь...» первая строчка, может быть, ещё слишком конкретизирует ситуацию, но в следующих стихах, несомненно, видны и прежняя полифония природы (огонь облаков, светящий в заводях, туман, встающий с «оттаявших полей») и чувств («Как сладки вы душе моей!»), и соединяющая их сложная гармония, в которой в одном ряду стоят «заря и счастье и обман», и дерзкие сочетания слов («огонь облаков» и особенно «тень золотая»). Напоминает о лучших ранних фетовских вещах стихотворение «Чем тоске, я не знаю, помочь...», выстраивающее полифонию «голосов» тоскующего лирического героя, громко поющего соловья и тополя, исполняющего свою молчаливую партию. Почти предельная дерзость, делающая слова подобием музыки, достигается в стихотворении «Прежние звуки с былым обаяньем...», которое было напечатано первым после долгого перерыва в первом номере «Русского вестника» за 1863 год:

...Всё, что сказалось в жизни страданьем, Пламенем жгучим пахнуло в крови! ..................................................................... Пой! Не смущайся! Пусть время былое Яркой зарей расцветёт!..

Абсолютно гармоничную картину единства человека и мира Фет создал в ещё одном бесспорном шедевре — «Месяц зеркальный плывёт по лазурной пустыне...», — опубликованном в майской книжке «Русского вестника» за тот же год под названием «Мелодия» (его Фет послал в письме Толстому):

Месяц зеркальный плывёт по лазурной пустыне, Травы степные унизаны влагой вечерней, Речи отрывистей, сердце опять суеверней, Длинные тени вдали потонули в ложбине. В этой ночи, как в желаниях, всё беспредельно, Крылья растут у каких-то воздушных стремлений, Взял бы тебя и помчался бы так же бесцельно, Свет унося, покидая неверные тени. Можно ли, друг мой, томиться в тяжёлой кручине? Как не забыть, хоть на время, язвительных терний? Травы степные сверкают росою вечерней, Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне.

Так же прекрасно стихотворение «Солнце нижет лучами в отвес...», в котором выражено желание раствориться в природе, потонуть в «море» душистой тени. В этих стихах заметно не только возвращение поэта к сильным сторонам своего дарования, но и развитие использовавшихся ранее приёмов. Он всё больше тяготеет к рефренам, повторам, увлекается самой мелодией стиха, с помощью повторения одной или нескольких красиво звучащих строк передавая огромное богатство интонаций (к примеру, в вышеприведённом стихотворении строки «Месяц зеркальный плывёт по лазурной пустыне, / Травы степные унизаны влагой вечерней» зеркально повторяются в финале). Так после перерыва, взятого на «ведение хозяйства», Фет не только возвращал себе собственный голос, но и развивался как поэт, оттачивал своё и без того замечательное мастерство.

СУДЬЯ

Тогда же, когда кристаллизовались политические взгляды Фета, сформировалось и его философское видение мира. Каким оно было до этого времени, судить практически невозможно — в сохранившихся документах нет следов духовных поисков и философских размышлений поэта об устройстве мироздания и месте в нём человека. Похоже, что Фет к таким вопросам долго был равнодушен. Не приняв гегелевскую философию, не имея никаких причин верить в Бога, он продолжал с недоверием и выработанной ещё в беседах с Введенским и Григорьевым иронией относиться к любым попыткам объяснения мира и человеческого бытия с помощью абстрактных умозрительных категорий. Философскую веру или веру в Бога ему, судя по всему, заменяла простая, вполне «обывательская» форма агностицизма. Единственным, что возвышалось над земной, «практической» жизнью, было искусство (это заметил ещё Аполлон Григорьев), которое само было привязано к чувственному, материальному миру, открывая идеальное и вечное в несовершенном и конечном. Однако потребность в философской картине мироздания, объяснении и оправдании