Мать Печора - Маремьяна Романовна Голубкова

сопки к сопке. Вижу я, что начальница не страшится зверя, — и моя робость пропала. Проискали мы с час — я еще две ракушки нашла. Одну начальница тут же выбросила, а про другую говорит:

— Это очень редкая ракушка, ее в Москве показывать надо.

И завернула ее в бумажку, а в книжку свою что-то записала.

Долго после этого шли мы еще от Коротайки поодаль, пока не уперлись в какую-то речку. Речка привела нас к берегу Коротайки, и там, где она выбежала, мы волей-неволей остановились.

— Тут, видно, нам и ждать надо, — говорит начальница. — Все равно речку нам не перейти.

И только она успела это сказать, пониже нас на какую-нибудь версту слышим выстрел.

— Наш карабин, — говорим мы с начальницей в один голос.

И обе повертываемся речку смотреть: как-то нам одолевать ее надо.

Коротайку мы едва узнали: от озерной воды стала она такой глубокой да широкой, будто и мелей в ней никогда не бывало. Подперла она нашу речку и у той глубины прибавилось. Бросила я в воду веточку — она на месте стоит.

— Зато, — говорю, — течения в ней вовсе нет.

А Ия Николаевна будто одной головой со мной думала.

— Да, — говорит, — переплыть ее безопасно можно.

Речка и не широкая, сажен двадцать, а все же плыть с узлом одежи на голове не больно сподручно. Ну, а как разделись, тут комары да мошки стоять не дают, загоняют в воду. А в воду зашли, тут уж смелость сама пришла.

Плаваю я не худо, а все-таки Ия Николаевна кручей меня к другому берегу выскочила. Оделись мы на скорую руку и опять через мыски да носки напрямик бежим, — откуда силы прибавилось. Один мысок перешли и видим: Леонтьев да Саша, как два лешака, по кустам скачут да кого-то стреляют.

А из куста от наших охотников прямо на нас, вижу, бегут два гуся. Не сплошала я, дорожным посошком своим хлопнула одного из-за плеча, он и в землю ткнулся. А другого не могла догнать.

— Что с ними? — спрашивает начальница про гусей. — Почему они не летают?

Не знает Ия Николаевна, что гусь в это время перо меняет.

Вместе с моей добычей набралось у нас девять гусей.

Ощипала я их, приготовила, наварила, нажарила, на стол поставила. А стол наш — фанерный лист на вьючном чемодане.

В тот день мы проехали не меньше вчерашнего. Озерную воду хоть и пронесло, река была глубокая, с высокими приглубыми берегами. Между плесами теперь мучили нас каменистые перепады.

Еще издали заслышали мы первый перепад: вода на камнях бьется, как ветер шумит, возле каждого камня ключом кипит. Когда перепад на виду показался, видим — там будто стадо белых оленей на воде пасется, всю реку камни запрудили.

Перед самым перепадом в конце плеса приткнули наши бурлаки лодки к берегу и пошли на берег реку смотреть. И видно нам с высокого берега, что русло не сплошь камнями завалено, а между ними будто ручейки пробегают. А один ручеек других поболе, у нас его горлом зовут.

— Вот это и есть субой, то есть фарватер, — учит Леонтьев Сашу. — На воде его не так видно. А надо его издали распонять и лодку на него выправить.

Встает Леонтьев в Сашину лодку и выплывает на самый субой. И так ловко у него шест лодку повертывает, что вода перед самым перекатом лодку в субой несет. Встанет из пены перед лодкой камень, а шест в дно упрется, чуть на корму нажал, — глядишь, камень стороной прошел. Проскочила лодка между пеной, а за каждым клочком пены камень спрятался, а там уж подхватили ее волны, где перепад кончается, и вынесли на новый широкий плес.

Развернул Леонтьев лодку в заводи, подтащил к берегу, вернулся к своей лодке и тем же способом ее в заводь провел.

— Вот так и тебе дальше свою лодку вести придется, — говорит он Саше.

— Проведу, — говорит Саша, — не беспокойся.

Новый перепад был ничем не лучше прежнего. Проплыл его Леонтьев, а Саша за ним. Со стороны-то ему и легким делом казалось перепад проплыть, а сам взялся — ему и страшновато. Растерялся он, засуетился, не сумел вовремя отвести нос лодки от камня — и кувырком из лодки в воду. Повернуло лодку боком-боком, вдоль камня востряка пробороздило — и половина нашего добра в воду. Хорошо, Саша вовремя на ноги вскочил, поправил лодку, не дал ей совсем перевернуться. Хорошо, что и Леонтьев не задержался, с ближнего носка бросился к Саше и успел спасти из воды наше добро и на берег сбросить.

Той порой Саша с лодкой воевал. Течением лодку с перепада в самую глубь тянет. Упирается Саша, а сам шаг за шагом вперед ступает. А когда вода по грудь стала, отпустил Саша лодку, на берег выбрался да на другой лодке догонять бросился.

Пришлось нам снова стоянку делать, и одежду, и крупы, и сухари сушить. Сахарный песок тоже размочило. В ведра мы его сложили, чтобы весь не вытек, и сахар из него сварили.

Пока я с хозяйством возилась, вся наша троица по ручьям да озерам шарила. Придут они вечером, а я их за неранним обедом выспрашиваю:

— Не нашли еще наш заветный клад?

— Не нашли, — отвечает Ия Николаевна. — А найти обязательно нужно.

— Как не нужно! — говорю. — Зря, что ли, государство на нас казну потратило!

Еще один день мы плыли без помехи и задержек. Стороннему человеку издали легко догадаться, что идут лодки. Впереди лодок за добрую версту плыли и подлетывали и снова плыли утки да гуси. Саша и Леонтьев у больших мысков причалят лодки, мыс пересекут пешком, обгонят гусей и откроют пальбу. Саша дробовик любил, а Леонтьев — карабин.

Плыли мы еще с неделю. Дни проходили, как свечки гасли. В недолгие летние ночи успевали мы на ночлегах и отдохнуть для нового пути, и друг с другом поделиться всем, что за день видели.

Вот однажды Ия Николаевна и говорит:

— Сегодня я по одному ручью верст за пять в сторону забежала, все думала что-нибудь интересное найти. Смотрите-ка, что нашла.

И показывает нам песцовый капкан.

— А в капкане, — говорит, — чуть не целый песец.

И вынимает песцовую заднюю лапку и хвост. Хвост уже попортился и в глине да иле вывален.

Саша рассказывает:

— А меня чуть ястреб не заклевал. Велела ты нам, Ия Николаевна, все осыпи осматривать, вот мы с Леонтьевым полезли на одну, а над нами, видим, ястребы кружат. Оказывается, на этой осыпи гнездо