Мать Печора - Маремьяна Романовна Голубкова

инженер-начальник, человек смирный, тихий, обходительный.

«Я, — говорит, — приехал к вам железную дорогу проводить — через Ухту и на Москву».

«Нам бы, — говорю, — какую ни на есть шутейную тропу сюда протоптать, и то бы для нас свет в окне был. Кроме экспедиций, мы пока еще мало чего видывали. Верно, — говорю, — у рек своя судьба есть. И раз у Печоры судьба оставаться на отшибе, то и все труды ваши пойдут занапрасно».

Глянул на меня мой гость смирёный, как на маленького, усмехнулся и немногословно сказал:

«Увидишь, — говорит. — К новому году, — говорит, — в Кожву вашу поезд придет».

А год-то уж за половину перешел. Я тоже усмехаться умею.

«Тогда, — говорю, — видно, мать Печора кверху потечет…»

Живем и оба в свое верим. Он с инженерами своими по лесам мотается, а я рыбку ловлю да зверя смекаю. И слышу — каждый день рядом с Кожвой шум и гром стоит. Людей откуда взялось — тьма-тьмущая привалила!

И до нового года не дошло еще — зовет меня мой квартирант с собой. И своими глазами увидел я, как к ихнему поселку, что давно они рубили да строили, первая машина с вагонами подкатила. И поселок тот станцией Кожвой назвали.

А инженер мой смеется:

«Вот, — говорит, — мы твоей Печоре новую судьбу определили».

Я после этого все хожу, думаю:

«Неужто я, старый хрен, весь свой век не в того бога веровал? Выходит, новые люди Печоре новый путь открыли.

И доспела меня иная дума: и для рек и для земель советский человек звездой путеводной светит…»

4

Пристала к Спиридону начальница: поедем да поедем с нами.

— Паек у нас, — говорит, — хороший, всю зарплату жене привезешь. И не пустяками мы занимаемся, а нефть ищем. Нефть найдем — воевать поможем, скорей фашистов победим. А то чего тебе тут сидеть? Ты до сезона свободен. Человек бродяжный, неужели тебя побродить с нами не тянет?

Спиридон, вижу, без упросов идти согласен, а все же Ию Николаевну отчитал:

— Про выгоду ты мне не говори. Последний это человек, если у него выгода впереди дела. А вот что дело это нужное да что сердцу оно любо вот это так. Знаю, что случись удача в нашу сторону — мать Печора наша еще красовитее будет. И потом — в крови у меня это. В кои-то веки я столько места выбродил, что черту веревкой не вымерять. И с экспедициями я не однажды тропы торил, да толку от них что-то не видно было.

Инженер-то мой как провел к нам дорогу — все равно как сапоги-скороходы на Печору надел. Тут и слепому толк виден. В Кожве вон смотрю я из окна, а через Печору, вижу, мост перекидной переброшен. Разве в сказках прежде такие мосты строили! А за этим мостом город Кожва, столица наша печорская, стоит. На том месте еще два года назад пустой песок был. Когда в старину купцы от моря нашего на Чердынь шли, так по тому Кожва-носку половину Печоры примечали: что вверх, что вниз — одна мера. И вот на пустом месте — город. Это ведь тоже сказкой пахнет. А сказку-то кто рассказывать начал? Экспедиция.

И руку начальнице Спиридон подает.

— Так и быть, поедем. И отдохнуть бы костям пора, да время не то. Война небось не одного старика расшевелила.

У Спиридона сборы недолгие. Напекла ему старуха хлебов, кулебяк с нельмой своего засола, — вот он и готов в путь-дорогу.

Ночью раздулся ветер-низовец, поднял крутую волну. Утром кинулись мы к берегу, а воркутинской нашей лодки-беглянки опять нет. И не знаем мы, куда ее унесло — книзу течением или кверху ветром.

— Вверху ищите, — говорит Спиридон.

Сели Леонтьев и Саша в стрельную Спиридонову лодочку, искать поехали. А на Коротайке волна ходит — морской волне сродни. Лодчонку, как щепку, с гребня на гребень кидает. А ребята плывут. Пристали к выходу той самой речки, которой на карте не было. Побродили они там сколько-то, а потом видим — выводят из устья беглую лодку. Приплавил ее Саша на веслах. Все цело оказалось, только один бредень утонул да куртку брезентовую ветром в воду сорвало, да воды пол-лодки налило.

Сходили мы как-то в соседние чумы к ненцам. Жили в этих чумах две семьи. Зимами они возили на оленях почту, а сейчас рыболовничали. Олени паслись у моря вместе со стадами какого-то колхоза. Летовал здесь только один маленький олешек авка. Авками ненцы зовут ручных оленей. Прикармливают их с малой поры всем, что сами едят, — и хлебом и супом, собирают ребята для авки в мешок траву и прямо из рук кормят. Бегают авки по пятам за малыми и за большими и никого не боятся. Зато когда авка вырастет, таким нахалом делается, что не рад ему станешь. Зайдет он прямо в чум и все, что увидит съестного, слопает. В санях что уложено — разроет и тоже съест. Из-за этих воров ненцы замки на лари надевают. Только и замки их не спасают. Иной авка так приноровится рогами замки сшибать, что хозяева плачут. Зато авка самый здоровенный олень из всего стада, и когда его зарежут, мясо его жирней любой свинины.

Хозяин чума обрадовался нам, встречает вопросами:

— Как на фронте-то? Где сейчас воюют-то? Скоро ли Гитлера повесят?

Что мы знали, то и сказали. А и самим бы нам кто-нибудь рассказал, как дела на войне идут, так за сто верст за вестями сбегали бы.

Ненцы недавно приехали с ловли. Привезли они рыбы всех сортов пудов десять. Вот Ия Николаевна роется в рыбном ворохе и спрашивает Спиридона:

— Это что за рыба, Спиридон Данилович? Наверно, щука?

— Что ты, начальница! — ворчит Спиридон. — Она со щукой и в воде-то не часто встречается. Это нельма. Голова-то у ней тоже длинная, а все же до щучьего рыла далеко. Щука-то пестрая, как пестрядина своетканая, а коли в озере жила, то черноспинная. А у нельмы клеск[34] серебристый, собой она мясна да кругла, голова мягкая, не как у щуки. Хвост у нельмы не черный, как у щуки, а синеватый, перье помельче и цветом посветлей. Разве что белое брюхо тебя спутало да перья светлые на брюхе, — ну, так это у всех рыб так заведено.

Отобрала Ия Николаевна еще три рыбины и спрашивает Спиридона:

— А это что за порода?

— Тут не одна, а три породы, — неужели ты не видишь? Вот это чир клеск на нем крупный, спинное перье черное, весь он немножко