Последний пророк - Александр Каменецкий

…Отель — да, это было что-то! Пять звезд для меня не новость, я, в общем, имею представление, что такое пять звезд, но в арабском исполнении… Нет, о вкусе речь не идет, конечно. Сон пьяного цыгана о Версале. Великанские хрустальные люстры на витых узорчатых цепях. По сводчатым потолкам роспись: нимфы, пастухи, пастушки… Как бы античные колонны — тонны мрамора, гроздья лепнины, жирно облепленной позолотой. Громадные зеркала в два человеческих роста, шикарные рамы… Здоровенные канделябры под стать колоннам, пестрые мохнатые ковры размером с маленькую городскую площадь… Войдя в вестибюль, муджахиды просто ошалели, другого слова не подберешь. Таким, наверное, им рисовался лишь мусульманский рай. Сбившись испуганным стадом, робко глазели на церковное великолепие — им и в голову небось не приходило сравнение с дорогим борделем. Не знаю, как там вела себя матросня в Зимнем дворце, но эти выглядели пришибленно. Некоторые, посмелее, бродили по залу, осторожно трогали зеркала, колонны и канделябры, садились в кресла и тотчас вскакивали, словно напоровшись на шило. Во все тыкали пальцами, цокали языками, живо обсуждали. Окружили мраморную голую Венеру, стоявшую в углу, — совещались, что с ней делать. В конце концов накрыли тряпками. Слуги, рабы, попавшие в дом хозяина. Мне было и смешно, и жалко их, и противно. Нашли где-то маркер и на всех зеркалах принялись писать зачем-то «Аллаху акбар». Зачем? Простые мужики, дремучие земледельцы — ну чего их понесло на эту войну? Что они могут дать человечеству?

Комедия продолжалась в номере. Мне и еще пятерым выделили трехкомнатный люкс в таком же бордельном стиле, да еще с белым роялем! Честное слово, это был цирк! Рояль, совершенно точно, они видели впервые. Чего с ним делать — понятия не имели. Кто мог подумать, что они такие пещерные! Столпились около инструмента, открыли крышку, подергали струны. Понажимали на клавиши. Потом дружно уставились на меня, не в силах понять, что это такое. Я, гордый белый человек, подошел смущенно и двумя пальцами изобразил «Собачий вальс». Не умею ничего другого. Какой начался восторг! Целый час, охренев совершенно, я играл им эту проклятую мелодию. А они требовали еще и еще. Их, конечно, не музыка вдохновляла, ясно. Просто поняли предназначение такой здоровой белой штуки. И радовались как дети, смеялись. Потом пошли в ванную… Боже! Там, в номере, была солидная ванная комната: джакузи в углу, душевая кабинка, умывальник, компакт, биде. «Виллерой энд Бош», с позолоченными деталями. Как мог, жестами, попытался объяснить назначение всего этого. Н-да… Когда я открыл кран и хлынула вода, муджахиды замерли в благоговении. Подходили и совали пальцы в струю: настоящая или нет. Я продемонстрировал, что вода бывает еще и горячей. Они пережили шок. После взял мыло, демонстративно вымыл руки, высушил их под электрической сушилкой. Моему примеру не последовал никто. Я выступал в роли фокусника, демонстрирующего неправдоподобные трюки. И осуждение мелькало в глазах: попривыкал, мол, русский воду тратить. Послонявшись по номеру, разложили харчи на рояле и принялись ужинать. Я присоединился — что делать? Поели, помолились и у валились спать. Не на кровати, нет — там были две огромные кровати под балдахинами, с кучей мелких подушек, и еще просторный кожаный диван, места хватило бы всем. Куда там! Легли рядком, на полу, подложив вещмешки под голову. Даже обуви не сняли! Через некоторое время в комнате стояла крепкая вонь свинарника. Уснуть я не мог. Плюнул на все, пошел в ванную комнату, залез в джакузи… Твою бога-душу-мать! Я не мылся несколько месяцев. Шампуня не видел простого черт знает сколько! В унитаз, блин, сто лет не ссал! Теперь лежал, ароматная мыльная пена до носа, и блаженствовал. Нет, я не осуждал этих людей, я их даже был в состоянии понять. В пустыне нет ни воды, ни белых роялей, ни джакузи — ни хрена там нет, кроме песка и безумной нищеты. Но есть в мире вещи, которые я не променяю ни на что. Да, они есть. По ту сторону пустыни. В очень, очень несовершенном мире. Нежась в струях горячей ласкающей воды, я перерождался стремительно, возвращаясь к своему прежнему облику. Москвича, хорошо оплачиваемого программиста, владельца уютной квартиры в новом доме, автомобиля «шевроле»… И вдруг заплакал. От жалости к себе, от той подлой несправедливости судьбы, которая заставила меня оказаться здесь, в этой проклятой заднице. Все пути к отступлению отрезаны, захлебываясь слезами, думал я. По возвращении домой меня ждет, разумеется, тюрьма. Долгие годы за решеткой. В компании уголовников и подонков. Тюрьма меня сломает, я потеряю квалификацию… если вообще выйду оттуда живым и здоровым. А что потом? Но оставаться здесь, с ними — тоже невозможно. Немыслимо. В пустыне, под огнем, рискуя жизнью, я не очень-то задумывался о будущем. Только одна цель была — вырваться. Куда угодно, где нет стрельбы, не бьют минометы. Где никому не выворачивает кишки взрывами. Теперь эти события — как быстро! — оказались неправдоподобно далекими. И тотчас вылезла другая сторона медали, другая правда. Будущего нет, бежать некуда. Я застрял между двух огней, двух миров, двух тупиков. Бежать некуда. Остается одно — умереть…

Да, умереть — эта мысль четко, без всяких комментариев и компромиссов, установилась в мозгу. Я больше не могу. Не могу, и все! Нет сил сопротивляться, бороться. Да и чем, с кем бороться, собственно? Кто враг? Нет никакой, никакой надежды… Пошло оно все к дьяволу! Не могу, не могу!.. Выпрыгнул из джакузи, открыл окно, впустил ночные запахи. Пахло морем: йодом и водорослями, какими-то фруктами и цветами… Посмотрел вниз: никого на улице. Тьма. Фонари не горят, окна черны. Ни людей, ни автомобилей. Восьмой этаж — приличная высота. Вполне приличная. Скользя подошвами, взобрался на подоконник, распрямился… и мне стало смешно. Голый, в мыльной пене, с разбитой башкой, окровавленный, лежит на тротуаре европейский мужчина. Его. незагорелая, бледная жопа отражает скользкий лунный свет. На ней еще не просохли пузырьки ароматного средства для ванн «Блю мун»… Какое издевательское название! Собираются вокруг муджахиды, тычут пальцами, ржут… Милая картинка. Закопают на пустыре как собаку и скажут: он всегда был предателем. Нет, черт побери, нет! Если уж взялся умирать, то умереть надо так, как не удалось прожить. Достойно. А не выбрасываться из окна голышом, приняв ванну…

Слез с подоконника, дрожа, принялся наскоро вытираться огромным, как простыня, мохнатым полотенцем. Дверь осторожно приоткрылась. Глупо улыбаясь, в ванную протиснулся чернобородый муджахид в исподней рубахе. Стараясь не смотреть на меня, все еще голого, встал ко мне спиной, открыл кран в умывальнике и принялся шумно уринировать, покрякивая от удовольствия. Затем напился воды — пил долго, как верблюд, — и бесшумно, бочком, вышел. Несчастные, они так и не поняли назначения унитаза. Моих лингвистических способностей не хватило…

На следующий день нас загрузили работой. Отель было велено привести в соответствие исламским канонам. Несчастную Венеру в вестибюле сорвали с постамента и утащили куда-то. Убрали со стен все картины, даже самые невинные, кроме фламандских натюрмортов: Аллах запрещает изображать живых людей. А обнаженных — сами понимаете. Потом убрали и натюрморты: кто-то предположил, что сочные куски жирного мяса могут быть свининой. Мне и еще дюжине муджахидов выпало самое гадкое занятие — закрасить фрески на потолке. Как это выполнить технически, никто понятия не имел. В конце концов нашли несколько металлических лестниц, скрутили их проволокой, и вот на такое хлипкое, цирковое почти сооружение лазили каждый по очереди с банкой краски и кистью. Один, на высоте метров десять — двенадцать, трясется от страха и мажет, остальные — держат лестницу и подбадривают его криками. Жаль, Томаса— Туфика рядом не было с видеокамерой! Такое зрелище стоило бы заснять. Побывав на верхотуре три раза, я решил, что с меня хватит, и под каким-то предлогом умотал в номер. Плюхнулся на диван. Закрыл глаза. Попытался хотя бы на несколько секунд отрешиться от происходящего, которое уверенно скатывалось к дурному фарсу. Меня разбудил громкий стук в дверь. Томас с двумя «афганцами».

— Вас желает видеть Хаджи Абу Абдалла, — отчеканил он.

Я не ожидал, испугался. Я не был готов. Даже хотел в первую минуту прикинуться больным, попросить перенести встречу. Но быстро сообразил: отказ невозможен. Надо идти. На специальном, особом лифте поднялись в пентхаус на шестнадцатый этаж. Прошли несколько кордонов охраны. Мне все хотелось выспросить у Томаса — Туфика, зачем я так срочно понадобился Террористу Номер Один, но слова застревали в горле. И знал: будет не простой разговор. Не игра в загадки: «…а что, если?». И не предложение запустить в сеть новый вирус. Что-то действительно важное, касающееся меня самого. Такое, что нельзя будет отмолчаться, соврать, отделаться простеньким софизмом…