Стрела восстания - Тимофей Синицын (Пэля Пунух)

— На людях ты говори, да не проговаривайся, — советовал Офонасий Сумароков и жене своей Офонахе, и восемнадцатилетнему сыну Онтохе. — Помнить надо, что слово — не воробей, а язык человеческий — не сучок березовый. Воробей с сучка упорхнет, покружится вокруг да около и сызнова на тот же сучок садится. А дозволь ты иному твоему слову ненароком да невпопад с языка сорваться — того и бойся, что следом за словом и голова твоя полетит. Не сама собой, знамо дело, а [- 43 -] по воле того, кого слово твое поранило, а жизнь и смерть твоя — в его руки отдана.

В домашней обстановке да в кругу своих верных друзей Офонасий Сумароков «спускал, однако, свой язык с привязи». Особенно просто да ласково заговорил он с родными после возвращения из темницы. Едва раскрыв дверь своей курной избушки, он уже дал волю языку:

— Здорово ночевала, золотинка моя Офонасьюшка! Здорово, Онтонушко, сокол мой ясный! Не чаяли, поди што, меня и в живости? А я — вот он!

Всплакнули от радости все трое, обнялись, расцеловались...

Офонасья заставила мужа переменить исподнее, верхнюю завшивевшую одежонку выхлопала на морозе, и все уселись за стол — «подзакусить чем бог послал».

Закусывая, Офонасий признавался жене и сыну:

— Не с чужих слов — на своей спине изведал сладость ласки воеводской... Понуждали всех семерых в тундру поехать, избылых самоядцев сыскивать. С посулами подъезжали... Пытали, знамо дело. Кости, однако, целы остались... Грозились — сгноить в темнице. Да продажных шкур не нашлось середь нас... Не чаяли, знамо дело, столь скоро по своим избам разбрестись... Не знаю, что понудило воеводу выпустить нас из лап своих, а только все, слава богу, обошлось. Большая беда миновала нас. Зато избылых самоядцев, кажется мне, беда неминучая ждет.

Когда с едой было покончено, Офонасий сказал сыну:

— Мужик мужиком ты стал, Онтонушко! Ростом уж и превзошел меня, только в плечах чуть поуже. Пора уж никаких тайностей от тебя не иметь, как до сего бывало. Потому и раскрою перед тобой и перед матерью помыслы свои...

И рассказал Офонасий сыну о таких тайностях из жизни своей и «малой горстки» других посадских людей, о таких тайностях, до которых молодой вьюнош еще не скоро бы своим-то умом дошел.

Оторопь даже взяла Онтошу, когда отец так вот сказанул: [- 44 -]

— Что избылые самоядцы, что посадская голытьба, вроде меня, грешного, — мы с одного болота клюква-ягода.

И узнал в тот день Онтоша, что еще дед его и его отец, да и еще кое-кто из посадских людей искони веков со многими избылыми и ясачными самоядцами дружбу водят. Пусть воевода, Федька Безносик да их холопы самоядцев дикарями обзывают, а отец Онтоши, как и дед его, на опыте жизни своей познали: многие дикари поумнее, пожалуй, не то что Федьки Безносика будут, а и самого воеводу за пояс заткнут.

Узнал Онтошка и то, что самым закадычным другом деда его и его отца был и до сегодня остается из-былой самоядец — старшина карачейского роду Сундей Тайбарей.

И доверил отец Онтоше разыскать этого самого Сундея, да так, чтобы «подозрить никто не догадался, что он, Онтоша, в чум Сундея пробирается», и сказать Сундею так:

— Пустозерский воевода на розыск избылых своих людей в тундру посылает. Приказывает девок да баб в аманаты брать.

И уже через три дня после освобождения из темницы посадкой голытьбы полетел по тундре слух:

— Новый воевода будет баб да девок в аманаты брать.

Насторожились избылые ненцы! Все чаще и чаще запоговаривали в чумах избылых о стреле.

В роде карачеев сам Сундей говорил своим сородичам:

— Пустозерский воевода небывалое дело придумал: наших жен, дочерей наших в аманаты брать... Верный человек сказывал мне: десяток ли, больше ли человек с огневым оружьем на розыски избылых в тундру посылает. Так думаю: надо нам поскорее за Камень уходить. Там и перезимуем. Это первая половина дела. Другая половина: к весне всем избылым из нашего Рода к берегам Кары-реки на наши исконные кочевья перейти надо. Почему так думаю? А потому так думаю, что до избылых из других ненецких родов не успеет, может быть, весть об этой придумке воеводы Дойти, как в их чумы воеводские люди нагрянут. На [- 45 -] Кару придем к весне — думаю, что там будут чумы объясаченных. От ясачных узнаем: много ли баб в аманаты забрано и что думают делать избылые из других родов. Тогда уж и думать станем: что да как нам делать на будущую зиму.

И все избылые карачеи в тот же день начали откочевывать к Уральскому хребту.

Не спал и воевода.

Послал он Ивашку Карнауха за нужными людьми в Устьцилемскую слободу. И Ивашка привез не пяток, а десяток охотников. И у всех десяти — оленьи стада на выпас ненцам Малоземельской тундры доверены.

За усердие похвалил воевода Ивашку и вскоре снарядил его в тундру.

Лучка Макаров знал многие ухожаи 1 ненцев и, раз уж пришлось ему расстаться с молодой женой, послужил воеводе верой и правдой. Не прошло и месяца после отъезда Ивашки, как в Пустозерском остроге появилось два десятка аманаток. И пятнадцать из них были жены избылых (приказ воеводы был выполнен в точности).

Воевода потирал руки от радости. Заранее подсчитывал барыши для казны государевой и для себя самого. И не ошибся.

Через неделю после появления аманатов в стенах острога появился первый ненец из рода Валеев с ясаком и с богатыми поминками воеводе. С него взяли клятву, что впредь он будет аккуратным плательщиком, и вернули ему жену, правда, уже побывазшую у стрельцов.

Участь остальных женщин-аманаток была такою же.

Стрельцы, хотя и не все, хвалили теперь воеводу за лакомую для них придумку. А сундуки воеводские начали наполняться мехами песцов и лисиц.

В течение зимы усердный Ивашка и не менее усердный Лучка Макаров разыскали шестьдесят пять избылых ненецких семей. И до того, как набухли под солнцем снега, все шестьдесят пять были выкуплены.

Триста лишних песцовых да сотню лисьих шкурок [- 46 -] получил в этот год первый русский царь из рода Романовых. И восемь новых шуб сшил себе воевода пустозерский да кафтанов столько же. А шубы и кафтаны были на лисьем, на собольем, на куньем меху...

Все лето после этой зимы бражничал воевода да похвалялся своей смекалкой, уменьем блюсти интересы казны государевой и своими собственными доходами.

— То ли еще будет на будущую зиму! — кричал Федор Афанасьев, сын боярский.— Не одного Ивашку отправлю в тундру, а три, не то пять партий на розыски избылых. И — клянусь утробой матери моей! — не будет ни одного избылого самоядишка во всей Пустозерской округе! Мне бы только толмачей разыскать.

Толмач разыскался всего один, да И тот плохой. Волей-неволей пришлось сыну боярскому — Федору Афанасьеву— послать на розыски избылых ненцев только два отряда. Но отрядам этим был дан строгий наказ:

— Разыскать красивую девку у избылого самоядца! Не разыщете девки — на глаза не кажитесь!

Выехали обе партии сразу же, как только стылая земля подернулась первой порошей.

И сразу же в этом году «заколодило»: ненцы точно сквозь землю провалились. Больше месяца крутились по разным местам обе партии — не нашли даже тех, кого в минувшую зиму ясак заплатить заставили.

Иногда нападали, впрочем, на след. Тогда гнали по следу, не щадя оленей. Гнали до тех пор, пока не начиналась пурга, заметавшая все следы.

В середине декабря, когда вместо дня в тундре стоит белесая муть, столкнулись случайно обе партии. Сообщили друг другу:

— Нет самоядишек, кроме тех, кто десятки годов ясак аккуратно платят.

Лучка Макаров сказал тогда:

— Я так думаю: выследили они нас и около нас же крутятся. Случай подойдет напасть на нас неожиданно — не бывать нам живым: всех до единого перережут нас. Видали следы одиноких саней? Это разведчики ихние нас выслеживают. И надо нам их перехитрить. По следу ихнему нечего гнаться, надо свой след запутать.

— Как ты сделаешь это? След-то запутаешь? — спросил Ивашка Карнаух. [- 47 -]

— Надо во время пурги с места на место перейти. Тогда они потеряют нас.

Послушались Лучку Макарова: стали пурги ждать. А когда заухало, засвистело в тундре, когда сплошной лавой полетела колючая снежная пыль, — разъехались обе партии в разные стороны и ехали, пока олени не обессилели.

Уловка удалась: ненцы потеряли их след... на один день. Через день после прекращения пурги следы одного отряда были вновь разысканы. И ненцы воспользовались той же пургой. Выследив стоянку своих недругов, они оцепили ее и стремительно сжали кольцо.

Ни одного охотника по розыску избылых не осталось в живых...

Карачеи успокоились. Устроили пир.

Напрасно Сундей Тайбарей говорил, что половина, а то и больше поимщиков уцелело. Ему не верили. Спрашивали, не скрывая насмешки:

— Ты видишь оленей своих, когда хад1 раскрыла свою пасть от земли до неба? Как же ты сосчитал, сколько человек мы прирезали, когда каждого хватали на ощупь?