Стрела восстания - Тимофей Синицын (Пэля Пунух)

...Больше семи десятков годов носил ее, а ход ей дать не пришлось. То правда: было раз, что человек до пяти десятков я подбил на Пустозеро сделать набег. Только стрелу не показывал. Побоялся. Проскажется, думаю, кто-нибудь, тогда мне смерть от воеводы, Остальным кочевникам от смерти моей тоже никакой выгоды не будет. Надо пустить стрелу по тундрам, когда в каждом ненецком роду ропот против ясака да против воевод пойдет. Вот тогда каждый клятву даст. Ты, может, счастливее меня будешь, доживешь до большой войны.

О стреле старики знают. Порой поговаривают о ней. Но где она, не знает никто. Воеводы тоже слыхали об этой стреле. Боятся ее. Ищут. Прознают — стрелу порушат, порушат и самого человека, у которого стрела. Вот все о стреле.

Теперь ты — хозяин стрелы. Знаешь все, что надо знать. Береги стрелу! Сам жди случая, чтобы с воеводами счеты за все свести. А я свое сделал: как отец учил, наследство отцов сохранил и тебе передал! Смерть придет — спокойно теперь умру. А подойдет случай — еще до смерти моей забурлит гневом тундра, вместе с тобой буду стрелу по чумам возить. В бой [- 24 -]

пойду, как твой отец, впереди тебя. Только — ох хитры воеводы! Подманивают многих наших к себе. А те своему народу вред делают. Не стало побратимства в родах через это. Ну, да ладно. Волк жаден, — однако, бывает, что и олень волка бьет. Ждали долго, еще подождем.

Натерпятся, намучатся все — крепко ударят тогда! Будет это, Ичберей! Скоро, думаю, будет. Потому скоро — год от году больше безоленных ясачных. Сами мы с тобой, видишь, тоже в безоленных десять годов просидели. Ну, однако,, последнее лето без оленей. Осень придет — прикупим оленей, уйдем от Голодной губы.

— Уйдем и никогда больше не будем ясака платить! — горячо заговорил Ичберей.

— Я не хотел платить, а вот пришлось. Хитры воеводы, ох хитры! Помни это да наследство береги.

— Надо будет — еще сотню страшных клятв дам, а сохраню стрелу, как ты велишь! — И Ичберей начал так энергично работать веслами, что под килем лодки зажурчала вода.

Острова оставались позади, началась широкая Печорская губа — часть Полярного льдистого моря.

II. АМАНАТЫ

Северные «народцы» обязаны были платить ясак натурой: шкурками беличьими, песцовыми, куньими, лисьими и прочей «мягкою рухлядью».

Но ведь и дураку ясно: шкурка шкурке — рознь. В тогдашней неграмотной Руси ум и дурость человеческие измерялись главным образом количеством прожитых годов, жизненным опытом. Понятно, что северные «народцы», у отдельных представителей которых была «привычка» жить до сотни и больше годов, были опытнее многих тогдашних царских слуг. Они-то и придумали способ уменьшения ясака: сдавали воеводам самые что ни на есть худшие шкурки.

Михаил Романов опечалился. Стал с приказными людьми советоваться, чтобы и в тундрах провести все ту же политику с миру по нитке.

В результате печали и разговоров с думными людь- [- 25 -]

ми появился в 1621 году государев указ о переводе

ясачной подати в денежную. Указ предписывал брать: «с лучших людей по 3 руб. и по 21/2 руб., с середних по 2 руб. и с худых по 1 р. 50 к. и по

1 руб.».

Воеводы должны были ценить мягкую рухлядь — «по прямой местной цене, но так, чтобы на московской приценке была государю прибыль».

Ну, когда вопрос о государевой прибыли ставится с такой откровенностью, неужели воеводы сами себе враги? Неужели пальцы воеводиных рук стали бы гнуться от себя, а не к себе?

Жалоба за жалобой поползли в Москву. И все жалобы об одном: воеводы низко ценят шкурки.

Приличия ради царь писал «милостивые» распоряжения. Но существа дела эти распоряжения не меняли: на просьбы «народцев» заменить денежный ясак натуральным, «как допреж сего было», царь Михаил отвечал неизменным отказом.

Не забыл Михаил Романов и тот «народец», что кочевал в тундрах Европейской Руси, — ненцев. Впрочем, натурального ясака денежным он здесь не заменил по той причине, что ненцы ходили с места на место, с реки на реку. Излови-ка кочевника в бескрайней тундре, да еще в такую пору, чтобы отобрать у него шкурок на известную сумму по местной оценке!..

И Михаил Романов решил придерживаться здесь других порядков: оставив в силе старые указы о выплате каждым ненцем-промысловиком (от 18 до 50 лет) двух песцовых шкурок в год, он в то же время приказывает воеводам выискивать новых ясачных.

Воеводам тоже выгодно было иметь лишние поминки, и по тундре начали рыскать воеводские люди в поисках укрывающихся от платежа ясака.

Ненцы с такими воеводскими послами особенно не церемонились: если подходил случай, оставляли их гостить в тундре на веки вечные — попросту убивали. Не раз пытались они в эти годы добраться и до самою воеводы: нападали на Пустозерский острог. Но острог охранялся вооруженными огневым оружьем людьми, а у ненцев огневого оружия не было, и от стен острога [- 26 -]

приходилось им отступать с большим уроном. И все же скверно чувствовали себя в эти годы пустозерские воеводы.

Они жаловались царю, просили помощи. А царь писал одно:

«...собирать ясак, смотря по тамошнему делу, чтоб государевой казне не было убыли, а земле тягости не навести и людей ясачных от государя не отогнать».

Воеводы все силы прилагали к тому, чтобы «государевой казне не было убыли», но и себя не забывали: за год-два наживали целое состояние.

На воеводство обычно так и смотрели как на средство поправить свои делишки.

В 1636 году приехал в Пустозерский острог новый воевода — Федор Афанасьев, сын боярский.

Федор Афанасьев был волосом рус, лицо имел красное и на голове малую плешь, а глаза как у рака.

Годов ему было около сорока, и на Москве он знаменит был кутежами да делами амурными. На амурных делах да на кутежах прожил все Федор Афанасьев, даже до синь-пороха.

И вот Федор Афанасьев, сын боярский, очутился в Пустозерском остроге воеводою.

Михаил Федорович предписывал вновь назначенному воеводе:

«А приехав в город Пустозерск, воевода должен, вызвав ясачных людей человека по два от каждой волости, принять их в съезжей избе и самому быть в то время и служилым людям в цветных платьях и с оружием. Когда же ясачные люди сойдутся, то сказать им от царя Михаила Федоровича жалованное слово:

«...преж сего вам, самоядцам, в Пустозерском городе от воевод, от голов и от приказных людей, от боярских детей, от казаков, от стрельцов и от их братии новокрещенных... было небрежение, налоги и продажи великие... Брали с вас ясак с прибавкою, не по государеву указу, и тем самым корыстовались, а воеводы того не берегли и суда прямого не давали, и сами воеводы делали им продажи и убытки, брали поминки и посулы... И теперь государь во всем вас — самоядцев — пожаловал: велел давать суд праведный, сыскивать накрепко, чинить вам [- 27 -]

суд, делать оборону и во всем велел вас — самоядцев — беречь, чтоб вам насильства, убытков и продаж ни от кого не было, и вы б — самоядских родов люди — были в его царском жалованье, во всяком покое и тишине без всякого сомнения»1. Другой указ предлагал:

«...Каждогодно и накрепко сыскивать ясачных людей, чтоб в избылых никого не было; сыскивать русскими и ясачными людьми... Первые, русские, должны показать о числе ясачных людей в известной волости по крестному целованию, а вторые по шерти (по клятве)».

Федор Афанасьев с великим усердием начал проводить в жизнь эти указы. Воспользовавшись приездом первых шести старых ненцев с ясаком, он разлился перед ними хитрой речью, прикинувшись человеком недалеким.

— Допрежь сего воеводы делали вам продажи, обиды и тесноты великие. Ваших нужд воеводы не рассматривали. Управы меж вами прямой не чинили. Посулы и поминки с вас брали и их продавали... Ныне не будет так с вами! Царь-государь Михаил Федорович строго-настрого заказал мне: обиды и тесноты никому из вас не чинить, а со всякого взыскивать по справедливости. И на том я крест целовал государю, и целования того не нарушу! Буду для всех самоядцев словно бы отец родной, а вы — мои детки. Всем самоядцам так вы об этом и оповестите.

Шесть ненцев-стариков слушали речь воеводы стоя. Делали вид при этом, что по-русски не понимают. И толмач повторял им каждую фразу воеводы по-ненецки. Тогда они поддакивали:

— Так, так! Все так и было! Правду, правду сказываешь!

Все шестеро перевидали много воевод на своем веку. И знали: каждый воевода говорит то же, что и этот вот. Знали и то, что воевода не сидит на воеводстве больше одного-двух годов. Редкость, чтобы просидел воевода три-четыре года. [- 28 -]

И причины смены воеводы, как и речи новых воевод, были всегда одинаковы: каждого воеводу снимали - за насилия, за корысть, за кривой суд.

Поблагодарив воеводу за милость государя Михаила, они лукаво переглянулись и молча согласились между собой попытать воеводское сердце и воеводский ум. Один попросил разрешения задать вопрос воеводе.