Личное дело - Александр Михайлов

Побледнели оба. Пулей выскочили из квартиры. Но, что примечательно, с тех пор не только иеговисты, а и представители иных еретических сект далеко обходят наш дом. Существует, оказывается, между ними всеми колоссальная информационная связь, несмотря на разницу толкований и обрядов. Общее, значит, дело делают... Я помню, что они творили в Москве, в Санкт-Петербурге - резиновые чаны в Россию с собой везли огромные, бассейны надувные на стадионах устанавливали, кричали в микрофоны: "Бог един! Бог един!", и православных наших людей собирали тысячами, десятками тысяч, и в этой резине их перекрещивали целыми бесчисленными толпами - я в ужасе.

Не ведают наши люди, что творят, какое духовное, религиозное предательство совершают, когда в эти привозные чаны лезут, забывая и веру отцов своих, и своё человеческое национальное достоинство. Не ведают, не понимают, не дают себе отчёта в том, что происходит. А ведь и нужна-то нам - одна хотя бы ежедневная телевизионная программа православная. Обстоятельная, чистая. Пусть хотя бы один канал православный у нашего православного народа будет, по которому наши священники будут говорить нам о нашей вере - о том, что в нашей жизни есть добро, что есть зло. Где эта программа?! Где этот канал?!. Почему и кто лишает нас этого столько времени, постоянно отдавая эфир совсем другим силам?!.

И потом, для такого канала есть у нас огромный багаж, пылящийся в Фонде, - совестливые телевизионные фильмы есть, экранизации прекрасных произведений созданы. Очень уж не хочется, чтобы всякие бесноватые делали из нашей страны мировую помойку, как это происходит сейчас.

Без такой программы, без такого канала можно вырастить сегодня у наших экранов только бездуховного человека. А бездуховный человек - это страшный, это мёртвый человек, который хорошего уже не понимает: не видит, не разбирает. Это - черепок без глаз.

И что ведь получается? Свободу слова получили? Получили. Религиозные свободы - тоже. И вот из-за рубежа вся эта огромная армия агрессивных сект, еретических братств, чёрных учений устремилась к нам - свобода! Это огромная общая разномастная армия, которая подрывает, размывает наше религиозное единство... Но она, эта армия, платит деньги! А при рыночных отношениях всему хозяин - кто? Тот, кто деньги даёт. И насаждается этой армией здесь Содом и Гоморра.

Но их зло - сторицей вернётся им же. Получат они, так или иначе, своё - обратно. Зло всегда возвращается туда, откуда оно пришло. И они уже предчувствуют это. Гуляет наша почва под ними - они на ней устоять никак не могут...

А Библия - что ж: она имеет огромное количество переделок. Но сохранилось ещё несколько экземпляров староправославных: в Оптиной пустыни, в музеях... Я прикасался. И увидел колоссальные отличия от шведской Библии, от американской, от английской. Вот отсюда и происходят все катаклизмы.

У меня нет толстовской философии непротивления злу. Толстовское это учение, широко распространившись перед революцией, во многом ослабило Россию - так, что она едва не потеряла себя совсем, едва не сгорела до тла. Я сопротивляюсь злу - по мере сил и возможностей. Не мною сказано: у каждого должна быть своя метла, чтобы вычистить свой уголок от мусора. При очень критичном отношении к себе, при старании не очень много грешить, хотя все мы грешны пред Богом, я знаю, что выживу - через любовь, через терпение, через верность традициям. Но никогда не сопьюсь от отчаяния перед жизнью: я умею защищаться - и давать сдачи.

Русский наш человек - он ведь очень покладист. До такой степени, что на ином хоть воду вози. И ведь возили же. И возят. Чрезвычайно много охотников развелось учить нас православному смирению свыше всяких православных норм и только один культ смирения нам прививать. А как преуспеешь слишком в этом да оглянешься - так и увидишь: сплошь и рядом становится такой русский человек уже не рабом Божьим, а рабом безбожного эксплуататора, послушной игрушкой в его руках. И злу уже напрямую такой наш смиренник покорно служит. А не Богу.

Так что, в грех вводят нас иные охотники до нашего бесконечного, безропотного смирения. И уводят, уводят от нас, от нашего сознанья, вражьи силы другое: возьми меч в руки своя, дабы защитить веру отца своего!

Вера, Родина, любовь, честь - всё нуждается в нашей мужской защите. Если ты в мелкой ситуации оплошал, мимо чьей-то беды прошёл, отвернулся не знаю, сумеешь ли ты отстоять что-либо по большому счёту...

В картине "Белый снег России" у нас в главной роли снималась польская актриса. Съёмки шли на судне "Нахимов". И был там один человек из администрации, не буду называть его фамилии, который ей просто проходу не давал хамством своим. В конце-концов терпение моё лопнуло. Я его взял, на палубу вывел и за борт свесил.

До самого конца съёмок он к этой женщине больше близко не подходил. Потому что понял: за хамство здесь его могут наказать. А хамство вокруг оно ведь выходит из берегов до тех самых пор, покуда знает: отпора не будет... Ещё терпеть не могу сплетен, интриг. В театре подобная тактика тоже очень помогает.

Но только ведь я - живой человек: все ситуации всё равно не предугадаешь. На сцену по сей день выхожу с трепетом. И ранить меня не трудно. ...Как-то на концерте, когда я пел песни под гитару, получил записку: "Александр Яковлевич, не утомляйте наши уши своим голосом!". Я замолчал. Года на полтора. И понимаю, что не умно это, что просто поддался на провакацию, а вот... - как сумел, так и прореагировал. Слово - самое сильное, самое страшное оружие. Оно может как возвысить человека, так и разрушить его. Иногда удар легче перенести, чем слово. Но не мне судить обидчика. Бог ему судья.

КАК Я БЫЛ ГОТОВ СТОЯТЬ С АЛЕБАРДОЙ

...И вот списался я, по просьбе матери, с корабля на берег. Устроился на швейную фабрику - электромехаником.

Много позже про этот период жизни у меня спрашивали: вы работали в женском коллективе, пригодился ли тот опыт на съёмках фильма "Одиноким предоставляется общежитие"? Я, например, считаю, что мне повезло с ролью в этой ленте режиссёра Самсона Самсонова. Герой мой, бывший моряк, списанный на берег, неожиданно попадает в нелепое положение - его назначают комендантом женского общежития. Сценарий даёт вольный простор, чтобы характеры в комедийных ситуациях проявлялись в полной мере... Может, что-то подсознательно во мне от той моей работы на швейной фабрике и отложилось. Но я тогда ещё очень молодой был. Нас действительно на всю фабрику только пятеро мужиков приходилось.

А моей первой сценой в жизни стала площадка студенческого театра миниатюр при Дальневосточном университете. Меня пригласили на спектакль, я и записался к ним в компанию. На мой счёт там иронизировали - называли Люсиком Эйфелевым. А ещё - Телевизионной башней. Это всё - за длинный рост и худобу.

И вот, несмотря на то, что все мои роли здесь были бессловесными, решился я всё же однажды спросить у художественного руководителя, стоит ли мне попытать счастья в театральном институте, и какие, по его мнению, у меня шансы на успех. Выслушал он это. И категорически заявил: "Ты не обижайся, старик. Я тебе честно скажу: ничего актёрского в тебе - нету".

После такого приговора я только через два года решился в Дальневосточный институт искусств поступать, да и то - по целому ряду случайностей, совпадений... И от волнения меня там так лихорадило, что догадаться о наличии у меня каких-либо способностей было, по-моему, совершенно невозможно.

А решился всё же - так: случайно попал на дипломный спектакль этого института. Меня туда приятель привёл. Осень, ещё тепло было, и собрался я уже в тот вечер совсем не туда - в ресторан должен был с друзьями идти. А приятель вдруг: "Нет, идём! У студентов театрального факультета первый выпуск, их спектакль сегодня".

Играли чеховского "Иванова". Смотрел, ошеломлённый... Валера Приёмыхов тогда там учился, в этом самом спектакле он тоже играл. Валера и потом вопринимался мною как огромнейшее человеческое и творческое явление.

Так вот, сильнейшее то было потрясенье! С этого вечера я всерьёз, неизлечимо заболел театром. Навечно. Судьба моя в тот вечер перевернулась. Запомнил даже навсегда, что сидел в четвёртом ряду. На семнадцатом месте. Да, чеховский этот студенческий спектакль решил всю мою жизнь. Трудно даже выразить словами - так было всё здорово, столько было в их игре трепета, столько искренности!.. Был до этого уверен: всё равно на море вернусь. Немного ещё на берегу побуду, чтобы мать успокоилась. А тут...

Попросил я, правда, у моря прощенья. Пошёл после спектакля, взбудораженный, сам не свой, на берег Амурского залива. На берегу сидел. Думал. Чувствовал себя виноватым... Но знал уже, что нахожусь во власти чего-то для меня не очень понятного, крепко меня захватившего. У меня было огромное желание посвятить себя сцене. Однако, я не решался поступать на театральный факультет. Всё было как-то странно, неопределённо - меня чудовищно терзало ощущение неуверенности. Вспоминал художественного руководителя. Прямо же сказано было - актёрского во мне ничего нет...