Три поколения. Художественная автобиография (первая половина ХХ века) - Гавриил Кротов

Яков знал уже закономерность общественных отношений. Он прочитал Адама Смита, Элизе Реклю. Многое открыл ему Виктор Гюго в романах «Человек, который смеётся», «Девяносто третий год». Он знал об эксплуатации, прибавочной стоимости, о капитализме и его системе, о государстве и религии. Он видел врага достаточно ясно во всём его сложном могуществе, но дальше шло раздорожье без указателей. Яков искал людей, которые знали этот путь, и находил таких, которые, по крайней мере, были уверены, что его знают.

Город Усть-Каменогорск был местом ссылки неблагонадёжных и политических поселенцев. Они составляли основное ядро городской интеллигенции. По своей сущности они не были способны к революционной борьбе, но добросовестно выполняли роль культуртрегеров. Город многим был обязан им. Ими был создан городской сад, построены Народный дом, школа, библиотека, устраивались воскресные чтения.

Один из таких культуртрегеров Костюрин видел рост страны в индустрии и технике, и, насколько позволяли ему средства, прививал технику в городе. Им были организованы механические мастерские, электростанция, паровая мельница и маслобойный завод. Его не столько прельщала прибыль, сколько увлекала идея индустриализации глухого сибирского города. Он говорил:

– Пусть каждый, имеющий капитал, сделает столько, сколько может, и наша страна будет могущественной, а народ просвещённым.

Однажды Костюрин пригласил Якова для столярных работ по отделке кабинета и библиотеки. Он ждал приезда сына, закончившего учение в Лейпциге.

Работа, как всегда, увлекла Якова, но обилие книг было тем искушением, которого он не мог избежать. Так однажды Костюрин застал его за чтением книги. Грамотный рабочий был вообще редкостью, а читающий Роберта Оуэна – тем более.

– Что, переплёт нравится?

– Нет, господин Костюрин, человек, который книгу написал. Такую книгу надо было бы каждому давать бесплатно, учиться по ней. Пусть бы каждый так жил и работал.

– Господин филантроп в рваных штанах, за чтение такой книги, а не только за жизнь по этой книге, полагается ссылка. А вы – учиться по ней. Не вздумайте сказать господину уряднику, что читали её у меня. Меня могут не сослать, я уже сослан, а вам не поздоровится.

– Но ведь это лучшее, что может сделать человек людям.

Разговор перешел в спор. Оба волновались. Наконец в библиотеку вошла дама.

– Опять ты шумишь со своим Робертом Оуэном. Мы давно ждём тебя обедать.

– Верочка, вот этот пролетарский изверг наступил мне на любимую мозоль, Знаешь, он чутьём понял и одобряет мою систему. Ну, пойдём обедать с нами.

– Да удобно ли будет? Вы вот насчет рваных штанов говорили, так может не стоит?

– Ну, утешил, – залился смехом Костюрин, – это книга такая есть. Написал её такой же столяр, как и ты, а заглавие у неё – «Филантропы в рваных штанах». Вот она, прочти. Только, понимаешь, она не одобрена святейшим синодом для народного чтения. Так что помалкивай.

За обедом Костюрин смеялся и рассказывал своей дочери:

– Понимаешь, Ноночка, этот sancta simplicitas понял Оуэна. А вы спорите, что народ не понимает добра.

Костюрин задел ещё несколько острых вопросов, и его поразила начитанность Якова, его резкая самобытная оценка явлений и идей.

– Позвольте, вы – ссыльный?

– Нет.

– Но… Вы учились?

– Четыре класса окончил.

– Но откуда у вас эти знания?..

Так началось знакомство, которое ввело Якова в круг интеллигенции, революционных мыслей, открыло доступ не только к переплетённым книгам, но и к статьям, напечатанным на шапирографе. Эти люди видели в Якове самородка и старались втиснуть в его голову свои идеи. Но хрупкие идеи ломались об угловатость суждений и аргументов Якова.

Всё же это знакомство сделало многое в развитии Якова. Он видел в них хороших учителей, но не чувствовал их уверенности в правоте.

Часть 2. Усть-Каменогорск

Не мир я принёс вам…

Помните ли вы картину Ржевской «Весёлая минутка»? Она так мило рисует это примитивное счастье, которое не всегда заглядывает в комнаты тружеников. Такое несложное счастье прочно, кажется, свило себе гнездо в доме Якова. Трезвый, сильный, смекалистый, неутомимый работник, он умел обеспечить семью. Это давалось неутомимым трудом, но сам труд был весёлым и радостным.

В долгие зимние вечера Яков столярничал. Тогда комната наполнялась лихим свистом шерхебеля, солидным шипением фуганка. Пол покрывался жёлтой пеной стружек и приятным запахом смолы. Четырёхлетний Ганя зарывался в стружки, кувыркался в них. Иногда отец бросал работу и, схватив в охапку стружки вместе с сыном, говорил матери:

– А что, мати, не пора ли печь топить? Открывай заслонку, я стружки брошу.

Тогда Ганя поднимал визг, приводя в фальшивое изумление отца.

Трёхлетний Ганя (справа) с сестрой Лидой.

Особенно хороши были вечера, когда отец садился переплетать книги. Ганя получал право рассматривать иллюстрации и задавать самые нелепые вопросы. Только изредка отец отшучивался:

– Это, философ ты мой сопливый, не нашего ума дело.

Но обычно на каждый вопрос следовал простой и понятный ответ.

– Папа, а это кто такой страшный?

– Это Пётр Великий. Потому его великим и назвали, что много для Руси хорошего сделал: людей учил, работать заставлял всех, даже богатых, сам учился многому, и топор в руки брал. Не было в России кораблей, да и строить их у нас не умели, тогда Пётр сам поехал в страну, где хорошие корабельные мастера жили, оделся простым плотником и изучил всё дело…

И отец рисовал перед мальчиком сказочного царя-исполина, друга своему народу, покровителя знаний и мастерства, врага лени. Рассказывал он и про Суворова, чудака-полководца, друга солдат. Только так получалось в рассказах, что не любили этих людей богатые да знатные… Может, не всё доходило до сознания ребенка, но пробуждалось желание быть таким. И пускай богачи не любят.

Но не только о счастье Якова и его семьи надо сказать…

Могло ли удовлетворить его это примитивное счастье, купленное изнурительным трудом?.. Мысли рвались к лучшему, а жить приходилось лишь ради самой жизни, её физиологического бытия.

Всё чаще и чаще углублялся он в книги. Читал их трудно. Клавдя наблюдала, как, читая Людвига Фейербаха, он бросал книгу, ходил по комнате, снова брал и читал, а на лице выражалась мука. Реже стал Яков бывать дома. Но Клавдя узнала, что дружит он с господами, а они выводят его в люди. Так господа, с которыми был связан Яков, помогли открыть ему мелочную торговлю; среди прочих товаров, ему разрешили торговать книгами. В представлении Клавди возникла надежда на переход из мещанского в купеческое сословие, на зажиточность, благоденствие, малый труд…

Но практически всё выглядело по-другому. Заботы по торговле несла Клавдя, а Яков больше ездил за товаром в Семипалатинск, Новониколаевск, Москву. Обычно товар легко умещался в чемодане, который Яков передавал Клавде, вынимая для себя только пачку книг и листовок, отпечатанных на шапирографе. Торговля больше держалась на товаре, выработанном самой Клавдей: пряники, квас, ириски, завёрнутая в узорную бумагу с кисточкой дешёвая мучнистая карамель, которую охотно покупали крестьяне как гостинчик детям.

Яков из каждой поездки приезжал возбуждённый.

– Что с тобой, Яшенька?

– Эх, Клашенька, какие люди на свете есть!.. Как борются они за великую правду!.. И скоро она восторжествует.

– Не знаю, как насчет правды, а торговля наша убыток даёт. Едва детям на еду хватает.

– А, чёрт с ней, с торговлей этой.

Однажды, вскоре после приезда из Москвы, Якова встретил на пароходе жандармский ротмистр и на извозчике отвёз в жандармское управление. На ларёк бала наложена громадная сургучная печать, в доме произведён обыск.

Семья осталась без средств к существованию. Клавдя пошла в подёнщицы. Но и эта работа не всегда находилась. В богатые дома её не брали, соседи указывали пальцами, детей не принимали в игру:

– Антихристы, продали Россию жидам и немцам!..

Через несколько месяцев Якова вызвали в жандармерию.

– Так вот, господин социал-демократ, послушайте меня внимательно. Дело ваше не представляет для нас интереса. Что делается в вашей группе, нам хорошо известно, у нас есть там свои люди, и мы знаем каждый ваш шаг. Ну, господа уже сосланы и играют в демократию от большого ума, а вам там не место. Вот они вас на побегушки поставили, связь с Москвой держать, а о семье вы подумали? Мы могли бы вас сослать подальше, но незачем, вы и так одумаетесь. Даже торговлю вашу закрывать не будем, семью вашу жалея, но вас отдадим под надзор. Короче: вы зачисляетесь в народное ополчение и через неделю отбываете в действующую армию, а хороший фельдфебель там растолкует вам все тонкости демократии. Можете идти.