Три поколения. Художественная автобиография (первая половина ХХ века) - Гавриил Кротов

Частенько Яков оставался у графа, и они обсуждали прочитанное. Яков показал графу свою тетрадь, в которую он выписывал лучшие стихотворения и афоризмы, наивные по содержанию, но полные горячей веры в лучшее:

Иди к обиженным,Иди к униженным,По их стопам.Где горе слышатся,Где тяжко дышится,Будь первым там.

Или:

Вода стоячая гниёт,Железо ржавеет без дела,И так же пропадёт и тот,Чью душу лень и праздность съела.

Или:

Наш век – амбар ростовщика,Куда всё сложено,Что ветхое и гнило.Собрало времени рукаИ в кучу ветхую сложила.Какой здесь понабросан хлам?Добра и зла увидишь кучу.То здесь валяются, то там:Куски стыда, обрывки чести,Клочки весёлости былой,Продажных мнений ворохаИ слова честного крупица,А где-то там, в сыром углуКусочек правды на полуЛежит, завернутый в обмане.

Несчастливое число

Обе комнаты квартиры Клавдя держала в чистоте. Всё было убрано просто, но с любовью к cвоему гнёздышку. Бедность и нужда упорным трудом не допускались в дом Якова. А веселья и счастья было достаточно. Клавдя получила чудесный подарок, о котором она раньше не имела даже представления – швейную машину «Зингер», а полсотни открыток с рисунками Самокиш-Судковской украсили стены комнаты. Клавдя шила распашонки и пелёнки для ребёнка, и тоскливые вятские песни звучали теперь как-то бодрее и счастливее. Иногда Яков выполнял работу дома, и песни становились ещё веселее. Их слова и мотив только подчеркивали их тихое счастье. Клавдя запевала, а Яков подхватывал:

Невелицка птицка-ластоцкаС моря на море перелетывала,И садилась птицка-ластоцкаОсреди моря на белый камешек,А со камушка на желтый песоцек.Она слушала-слушивала,Говорила-приговаривала:Не кукует ли кукушка во бору,Не кукует ль серая во сыром —Тужит-плачет красна девка в терему,Тужит-плачет, убивается…

Вдруг Клавдя выронила шитьё и схватилась за живот. Яков кинулся к жене.

– Скоро уж, Яшенька, беги за Карповной.

Карповна – чистенькая добродушная старушка-повитуха спокойно уложила Клавдю на кровать, ощупала кивот, поправила ребёнка и заявила Якову:

– Ну, батюшка, тут без тебя обойдёмся, а ты в добрый час иди баньку топи. К вечеру будет. Только вот несчастье, число-то сегодня больно нехорошее – тринадцатое, чёртова дюжина… Потянуть бы тебе до завтрашнего дня.

Но дотянуть не удалось. Так тринадцатого июля родился сын.

Ночью Клавдя сказала, лёжа без сна на кровати:

– Как сына-то назовём? Глянь святцы, Яшенька.

– Тит, Валериан, Павсикакий, Гавриил. Ну, вот и назовем Гавриил.

– Ганюшка… Дайте мне его, покормить надо. Как крестить будем? Крёстной Карповна не откажется пойти, а кого крёстным позовём?.. Знаешь, а ты выдь завтра до восхода солнца за ворота, да первого, кого встретишь, зови в крёстные. Кто бы ни был – нищий ли калека, купец, богач, любого зови, не выпускай.

Утром Яков сел на скамеечку около палисадника и стал ожидать встречного. Ни одного прохожего не было видно. Вдруг из-за угла выехал экипаж. Град Чернота де Бояре-Боярские возвращался из гостей. Яков не посмел остановить его, но граф сам остановил экипаж:

– Мой друг, третий день не вижу тебя на работе. Не случилось ли чего печального у пана?

– Нет, ваше сиятельство, наоборот, у меня великая радость. Родился сын.

– Так не от счастья ли ты из дома ушел в такую рань?

– А вот крёстного отца ищу сыну. У меня нет родственников и знакомых, так теперь должен первого, кто встретится, позвать.

– Ну, и кто встретился?

– Да пока ещё никто не встречался.

– Значит, я первый встречный.

– Что вы, ваше сиятельство.

– Судьба, друг мой. Не гони её. Веди же в дом, Яков.

Граф вошел в дом. Клавдя взволнованно натянула одеяло до подбородка.

– Пусть панна не смущается. Не надо смущаться своего родственника. А где же мой крестник?

Граф задел пальцем розовую щечку ребёнка, смешно чмокнул губами.

– Сегодня, пани, удобно крестить мальчика?

– Как ваша милость хочет.

– Позволит пани мне взять все хлопоты о крестнике на себя?

– Как вам угодно, ваше сиятельство.

– Прошу пани считать меня родственником и не смущаться. Крестить будем дома, пани. Об остальном управляющий позаботится.

Граф наклонился над постелью, взял Клавдину руку и поцеловал её.

В четыре часа подъехал экипаж с графом, извозчик привёз попа с дьяконом и псаломщиком, на подводе прибыли ящики, коробки, корзины.

Поп благословил роженицу и присутствующих, сунул для поцелуя руку, но граф вместо поцелуя слегка её пожал.

– Ваше сиятельство – католик. Как же вы берёте на себя святое таинство церкви православной?

– Во имя многострадальной матери божьей, а она для всех мать.

Псаломщик установил купель, а дьякон подал попу облачение. Управляющий принёс свертки с бельём для новорожденного. Поп забыл про обряд и с завистью ощупывал батистовые простыни, шёлковые одеяла, дорогие кружева. Граф напомнил:

– Приступайте, батюшка. Ребенка застудить можно.

После обряда крещения управляющий подал на стол вина и закуски. Внимание причта было тут же поглощено изысканным угощением.

Граф поднёс роженице длинную высокую рюмку искрящегося вина и поставил перед ней открытую коробку шоколадных конфет.

– Прошу панну кушать и пить за счастье своего сына.

После выпитой рюмки вина голова Клавди закружилась, и всё это показалось ей сказкой: граф, шёлк, батист, кружева, конфеты, запах росного ладана и аромат гаванской сигары.

Ночью Клавдя сползла с постели и упала перед образом богородицы.

– Мати божия, благодарю тебя за радость и счастье. Сохрани ему это счастье на всю его жизнь.

Путь к стране солнца

Весной 1911 года граф Чернота до Бояре-Боярские получил амнистию и возвращался в Польшу. Перед отъездом он рассчитался с Яковом и вручил ему казначейскую книжку.

– Ты, Яков, не лодырь, не пропадёшь. Но в жизни бывает всякое. Я крёстный отец твоему сыну и хочу обеспечить ему дорогу в жизнь. Это не милостыня, просто хочу позаботиться о судьбе своего крестника. На этой книжке числится десять тысяч рублей, но взять их можно только для его учения в школе, в пансионе, в университете. Ты дал ему жизнь и должен eё сохранить, а я – помочь развить его душу. Я уезжаю и, быть может, мы никогда не увидимся. Прощай.

Через месяц уехал и Яков с семьей.

Он ехал с попутными подводами, направлявшимися в Экибастуз за солью, возившими руду и другие грузы. К августу месяцу он был в городе Усть-Каменогорске, расположенном у отрогов Алтая.

В день приезда в городе был страшный град, который выбил почти все стекла. Яков достал алмаз и принялся стекольничать. Через месяц у него скопилась большая сумма денег – более двухсот рублей. Яков решил остаться в этом городе на зиму, а там – что бог даст. Он снял сравнительно недорогую квартиру из трёх комнат. Не пожалели денег на украшение квартиры. Хозяин дорожил этим аккуратным и заботливым квартирантом.

Снова дом Якова наполнился песнями, семейной радостью. Иногда Яков читал вслух книги, потом они обсуждали их смысл.

Жили небогато, но и не знали нужды. Яков не торопился выполнять заказы, добиваясь не только прочности и практичности предмета, но, главное, его красоты. Это обеспечивало ему постоянных заказчиков и хорошую репутацию.

Росла семья, росли заботы. Но Яков работал, не покладая рук. Он имел несколько специальностей, среди которых немалую роль играло переплётное дело. В городе было много политических ссыльных, и они охотно давали заказы на переплёт книг. Но это ремесло не только обеспечивало дополнительный заработок, но открывало большие возможности к развитию. Каждая книга была и хорошо переплетена, и внимательно прочитана.

Внутренний мир Якова не был ограничен только семейным счастьем, обывательским благополучием. Он многое видел и многое стремился понять. Книги обжигали мозг, но не утоляли жажды, создавали ещё большую путаницу в голове.

А Яков рвался вперёд.

Детские мечты о стране восходящего солнца давно были убиты правдой жизни. Яков видел, как бедные дети Поднебесной империи бродили по улицам сибирских городов, продавая замысловатые изделия или показывая фокусы. Он пытался разговориться с ними о жизни в их стране, но они отвечали:

– Китая – шипико шанго. Китая бедного народа много-много, богатая народа мало-мало. Плохо Китая, если денига нето, земля нето, фанза нето.

– А как же сады, цветы, пагоды, рисовые поля?

– Китая сады много, пагода много, риса много, но всё багатая китайца взяла. Бедная китайца умирала много.

Яков знал уже закономерность общественных отношений. Он прочитал Адама Смита, Элизе Реклю. Многое открыл ему Виктор Гюго в романах «Человек, который смеётся», «Девяносто третий год». Он знал об эксплуатации, прибавочной стоимости, о капитализме и его системе, о государстве и религии. Он видел врага достаточно ясно во всём его сложном могуществе, но дальше шло раздорожье без указателей. Яков искал людей, которые знали этот путь, и находил таких, которые, по крайней мере, были уверены, что его знают.