Три поколения. Художественная автобиография (первая половина ХХ века) - Гавриил Кротов

Так Якову пришлось в 1915 году пойти в ополчение, оставив семью в шесть человек на нищенское существование. А нищета стояла уже у дверей дома, как трусливая, но жадная собака, ожидая, когда из дома уйдёт человек, который столько времени отгонял её от законной жертвы, отданной ей условиями самого социального бытия, звериного закона человеческого общества. Это было настолько очевидным, что об этом даже не говорили.

Прощаясь, Яков сказал:

– Береги Ганю, Клашенька. Учи его. Милостыню пойдешь просить, но учи.

Громадный белый пароход развернулся по Иртышу. Последний раз увидел Ганя отца, вытер слёзы, застилавшие глаза, а после этого уже его не было видно. Толпа новобранцев на пароходе слилась в одну сплошную серую массу.

Перед отправкой Якова Васильевича в армию. Ганя справа. В центре – его старшая сестра Настя (Стюра).

Усть-Каменогорск. Проводы на войну с Верхней пристани.

В ожидании мамы

Маленькая комната, новая квартира Клавди, – это переделанная под квартиру баня. Хозяин построил новую, лучшую баню, а эту отдал за небольшую плату под квартиру. Обстановка указывает на последнюю степень бедности: стол, две скамейки, кровать, сделанная из порожних ящиков. Дети спят и проводят день на печи.

Младшие дети уснули. Закутанные в старую одежду, за столом сидят Настя и Ганя. Настя, утомлённая дневной работой, а главным образом – стиркой, просит Ганю посидеть и дождать маму.

Ему боязно оставаться одному за столом. Тускло горит каганец, готовый потухнуть от малейшего колебания воздуха: перелистывать книгу надо осторожно, а дышать – в сторону. По углам сгустился мрак, а черти и прочая нечистая сила, возможно, не переселилась в новую баню. По углам и в пазах нижних брёвен вспыхивают синие огоньки инея. Ганя закутывается в зипун, поджимает ноги под себя, старается не глядеть в тёмные углы, но глаза невольно поворачиваются туда. Надо взять книжку, и тогда не будет боязно.

Ганя берёт учебник Гречушкина «Мир Божий» и читает уже заученные стихотворения и рассказы. Надо посмотреть Настины книжки. О, есть «Живое слово». И вот рисунки, рассказы и сказки захватывают мальчика. Иногда он вздрагивает и возвращается в окружающую его действительность, но ничего страшного, это просто крысы подняли возню. Ганя ещё больше поджимает ноги и снова углубляется в чтение.

Наконец за окном слышится скрип снега под ногами. Знакомый стук в окно. Страха больше нет. До этого он ни за что не пошёл бы за дверь, но теперь не страшно.

– Мама, это ты?

– Я, Ганечка. Не спишь? Один сидишь и не боишься. Да ты у меня молодец.

Гане и впрямь кажется, что он не боится. Мать утомлена, но, покушав наскоро, она садится прясть шерсть. Ганя присаживается рядом. Он любил сидеть с матерью, слушать ее унылые песни, сказки или рассказы об отце. В этот вечер мать была молчалива, и Ганя решил развлечь её:

– Мама, а я новое стихотворение выучил и мотив подобрал.

Жгуч мороз трескучий,На дворе темно,Серебристый инейЗапушил окно.

Мотив песни подобрался унылый, а слова падали на измученное горем сердце:.

А зачем же мама,Ты сама не спишь?И вечер всё пряла,И теперь сидишь.

А вот и роковая весть. Не дай бог сбудется: умер тот, кого ждали…

Что я буду делатьЕдиным-одна?Сын ещё ребенок,Скоро ль подрастёт…5

Веретено упало на пол, а мать залилась слезами, судорожно всхлипывая. Сын бросился утешать мать, разревевшись сам.

– Ничего, Ганюшка, я это так – взгрустнулось.

Она вытерла фартуком глаза, и вновь веретено закружилось, подгоняемое ловкими пальцами. Наконец сын засыпает, и мать осторожно переносит его на печь, крестит на сон грядущий и шепчет:

– Мати пресвятая богородица, пошли ему счастья и радости.

Яков Васильевич в армии, 1915 год.

Ёлка

Незабвенная пора —

Золотое детство.

Д. Бедный «У господ на ёлке»

А все-таки ёлка будет!

Стюра и Ганя готовят украшения. Куплена цветная бумага, орехи, карамель. Стюра достала журнал «Дело и потеха», в котором помещены рисунки ёлочных украшений. Работа идет весело. Лида, Володя, Толя сидят на печи. Внизу сильный холод, но он не нарушает радостного увлечения работой, хотя пальцы деревенеют, а клейстер застывает.

Вечером убирают ёлку. Мать принесла гостинчиков: маленькие плиточки шоколада с красивыми картинками, конфеты и огарки восковых свечей.

Милая мама, даже в борьбе за кусок чёрного хлеба ты не забывала о радости детей. Как она доставалась тебе, ты не говорила.

На рождество приготовлен мясной пирог, испечён белый хлеб, мать не хочет, чтобы её дети встретили праздник хуже всех. Пусть это унесёт последние скудные сбережения и запасы, пусть ради этого придётся проработать много часов, но у неё есть последняя гордость:

– Мы не нищие.

Мать никогда не простит, чтобы её дети приняли от кого-либо кусок. Бедность имеет свою гордость. Ганя готов был украсть, но не взял бы ничего от людей. Но гордость не уничтожает зависти. А как не завидовать? Если на дворе дети, прежде всего, начинали хвастать:

– А у нас на рождество торт готовят вот такой.

Зависть наполняла сердце злобой к богатым, но зависть будила и мечту о том, что когда-нибудь (Ганя не представлял, каким образом это произойдёт) он будет сильным и богатым, тогда он… ну, тут уж фантазия закусывала удила и несла седока через пень— колоду.

А пока приходилось любоваться с печки украшенной ёлкой. Малыши просили конфетку, смешно произнося непривычное слово, Настя или Ганя, умилившись своеобразной орфоэпией, отважно соскакивали с печки, срывали конфетки и раздавали малышам, но повторение таких операций не способствовали украшению ёлки, и скоро на ней остались только цепи, склеенные из разноцветной бумаги.

Гане разрешила мама сходить христославить только к хозяину дома. Ей казалось это тоже формой нищенства

Боже мой! Как тепло, чисто и уютно в просторных комнатах купца Здорова. Стол уставлен едой и винами, ёлка украшена дорогими игрушками. Всё это обжигает завистью, но он стоически отказывается от огромного куска пирога и сдобных булочек, пробормотав, глотая слюну:

– Мы – не нищие.

Приняв «гонорар» за пение, убегает домой. Он долго рассказывает Насте о чудесной ёлке, а своя уже кажется уродливой, увешанной неуклюжими игрушками. Праздник отравлен ядом зависти голодного человека, хотя и принесла хозяйка узелок с печеньем, булочками, пирогами, но ведь это – не наше. Когда мать и Настя уходят в гости, Ганя плачет тихими слезами зависти, но они не смывают яда злобы. Хорошо ещё, что мир ограничен этими промёрзшими стенами. Пасха была ещё более тяжёлым испытанием, потому что тогда каждый мог показать всё лучшее, чваниться и гордиться одеждой, едой, подарками и деньгами.

Общее ликованье, красота и обилие казались злой насмешкой над бедностью Клавдиной семьи.

Нет, в будни лучше! Всё прячется в серую скорлупу, не выставляется на показ богатство. Тогда можно погрузиться в сказочные книги и мечты. Это отрывает от серой, скучной жизни.

В компании с детьми Ганя был несмелым и замкнутым. Ему тяжко было переносить насмешки над его одеждой и бедностью, да ещё не забыли люди, что отец его сидел в тюрьме и продал Россию жидам и немцам. В отместку за это Ганя иногда выкидывал злые шутки, но чаще играл отдельно, с малышами. Тут он был организатором увлекательных игр: они плавали на кораблях, бродили с ружьями по джунглям густого бурьяна, воевали с немцами, а вечером он рассказывал сказки, прочитанные или слышанные от матери, разбавленные собственной фантазией.

Редиска

Бывает, что в жизни забываешь очень важное событие, а какой-нибудь пустяк запоминаешь на всю жизнь. Таким пустяком был в моей жизни случай с редиской.

Я любил бывать на базаре и любоваться выставленными напоказ богатствами. Здесь всё принимало колоссальные размеры. Арбузы лежали горами, красная смородина на возу напоминала гору рубинов, рыба была такая крупная, что невозможно даже представить её на удочке, мёд стоял бочками, колбасы висели гирляндами. Особенно красочны были овощные ряды: белая пена капусты, огненные языки моркови, натужно-багровая свёкла, налитые до отказа ярко-красным соком глянцевые помидоры. Здесь были все оттенки зелёного цвета – от ядовитой зелени лука до сизых листьев капусты.

Торговки, царившие в этом мире, сами, похоже, были сродни овощам: круглые багряные щеки напоминали свёклу, из морковного разреза губ сверкали горошины зубов. Всё тело казалось сложенным из овощей: за пазухой явно угадывались кочаны капусты, а бедра были составлены из отборных тыкв. Эти торговки обладали удивительной способностью менять выражение лица и речь. Вот они заливаются звонким голосом: