Игра. «Не спеши узнать чужие секреты…» - Екатерина Павлова

– Но Вы его ни разу не нарисовали, – тихо произнесла.

На этой фразе он повернулся и посмотрел на меня восторженными глазами.

– Господи, а ведь ты права! Я никогда не рисовал Венецию. Даже в голову никогда не приходило. Ведь это идея! – он заулыбался, сжимая посильнее мою руку.

Мы прошли еще немного.

– А какое твое любимое время суток? – не знаю зачем, спросил он.

– Здесь закаты красивые, – подумав немного, ответила я.

– А именно твое?

– Мне нравится ночь. И сумерки тоже красивы, только когда они уже темно-синего цвета, ближе к ночи.

– Глубина и чувственность… – медленно произнес он. – И пленительные тайны! Это отражает ночь. И так подходит Венеции.

– Тайны обычно связывают с прошлым и преступлениями, а не с антуражем города. Это прошлое всегда будит воображении и будоражит человеческую фантазию. Мы склонны додумывать то, чего не было.

– Тот дом – большое подспорье в этом, – сам затронул щепетильную тему художник.

Я улыбнулась.

– Хотите написать его?

– А ты будешь не против? – заискивающе, с долей страха в голосе, произнес Леонардо.

– Я большую часть времени буду проводить у Вас в мастерской. Дом будет пустовать, – пожала я плечами.

Леонардо нахмурил брови и скривил губы. Похоже, мой ответ ему не понравился.

– Я обдумаю, но навряд ли, – ответил художник после раздумий, затем отвел в сторону глаза.

– Странно, что Вы живете в Венеции, которая кишит разными загадками и таинственными историями, и не любите их.

Леонардо тут же перевел на меня взгляд своих уставших, с прищуром глаза и смолк, обдумывая ответ.

– Скорее, я не принимаю их на веру, – мягко ответил Леонардо.

– Художники часто черпают вдохновение в легендах, в мистике, в жизни исторических персонажей.

– Я предпочитаю настоящее, только передаю его немного изменено. Под своим углом зрения, – пояснил художник, немного усмехнувшись.

– И что же вы доносите до людей? – улыбнулась я, внимательно слушая собеседника.

– Красоту природы, ее мощь и власть над человеком, человечеством. Ее непостижимость и силу.

– Вы серьезно? – распахнула я в изумлении глаза.

– Разве ты не увидела этого в моих картинах? – обратился он ко мне и замер, вглядываясь в лицо, от чего, еще больше сощурив глаза.

– Они рождают совсем другие чувства, – честно ответила я, глядя в глаза.

– Какие же? – подошел художник на шаг ближе, желая услышать каждое слово и понять.

Я немного помялась и ответила на вопрос.

– В них очень яркие цвета, как радуга. Поймите меня правильно, это хорошо, но ощущения мощи и непостижимости, о которых Вы говорите, не существует в них. Ты не ощущаешь себя частью природы, или мелким существом. Она живет сама по себе в ваших картинах, в другой реальности.

– Хочешь сказать, что я – плохой художник? – спросил он, опять немного прищурив глаза и улыбнувшись.

– Вовсе нет, – ответила я.– Просто смысл того, что вы пишете, не тот, который видят зрители, – я смотрела в глаза, не зная, как оправдать свою фразу, и решила сказать что-нибудь приятное. – В любом случае, ваши портреты – шедевры!

Леонардо вглядывался в меня и молчал.

– Знаешь, а ведь и человека я рассматриваю как создание природы, – после очень продолжительной паузы, произнес маэстро.

– И какова мысль? – вздохнула я с облегчением, продолжая разговор.

– Я пытаюсь показать животное начало, и мужчины, и женщины, которое скрыто под телом человека.

– И у каждого оно свое, – закончила я фразу.

– Верно, – он кивал и мягко смотрел на меня, как на человека, который понимает его душу. – Я убежден, что животное начало, скрытое в каждой женщине, различно всегда. Даже в близнецах.

– Знаете, у меня есть знакомая преклонного возраста, которая сказала мне как-то, что человеку было бы гораздо легче найти свою вторую половинку, если бы он отключал разум и руководствовался животными инстинктами.

– То есть?

– В ее понимании, мы как животные, ищем идеал, совершенно не придавая значения физиологии, хотя это становится основой любого союза. Каким бы замечательным ни был человек, если тебя к нему не тянет, то вы никогда не будете настоящей парой. Поэтому животным гораздо легче искать себе партнера, хоть они и примитивны, но ошибок в выборе не делают.

– Ты с этим согласна? – с восхищенным взглядом произнес Леонардо.

– Я, нет, – ответила я с легкой долей грусти. – Я не понимаю, почему человеку следует ставить телесное выше души и духа. Мне важны христианские ценности, которые воспринимают человека как одухотворенное тело, в котором есть и разум, и душа, который мыслит, существует, принимает сторону света или тьмы. Для меня не существует разума без духа и души.

– Никогда о таком не думал. Мне ближе показать степень сексуальности тела и скрытого желания, которому противостоит разум.

Я помолчала немного, вглядываясь в гладь воды и наши отражения.

– У Вас не так много мужчин моделей, они менее интересны?

– Они более скованы. С женщинами в этом плане легче, в них всегда есть что-то порочное, что-то дикое от природы, чему очень хочется вырваться наружу. Женщины любят соблазнять. Они как ночь.

– В мужчинах тоже может быть демоническая притягательность.

– Да, но это редкость. И она – само собой разумеющийся факт в мужчине, как красота в женщине. Он пользуется этим неосознанно. Женщина всегда стремится стать еще более обольстительной, чем изначально ее создала природа. Отсюда и сексуальное поведение, и одежда…

– И позирование обнаженной, чтобы доказать самой себе силу своих чар, – закончила я мысль художника.

– Именно. Ты прекрасно разбираешься в человеческой природе, – улыбнулся он мне хищно.

– Просто Поль всегда хотел слышать мое мнение относительно того или иного полотна. Когда часто смотришь на картины, приходится много думать и о мыслях автора, и о персонажах, и о человеческой сущности вообще. Это хорошая школа.

– Не знал, что ты так глубоко окуналась в работу своего супруга.

– А Вы думали, я только вела учетные книги и составляла каталоги и описи?

– Честно говоря, полтора года назад я думал, ты вообще была не посвящены в его дела, – ответил Леонардо с каким-то нежеланием и тягостью в голосе.

Мне хотелось сказать, что увязла в них по уши, и сама была соучастницей многих преступления, но говорить это было не разумно, и я промолчала.

– Мы все часто неправильно понимаем картину происходящего. Взять, например, дом, в котором я живу. Один несчастный случай, или просто обыденная смерть, которая могла произойти в любом другом месте, а люди уже начинают говорить об этом. История следует от одного к другому, обрастает подробностями, и вот уже дом считается проклятым.

Он улыбнулся.

– В Венеции много говорят. Это как большая деревня. Жителей мало, в основном приезжие. Каждое новое лицо, знакомое с местным жителем – это повод поговорить. Я уверен, что через некоторое время тебя станут считать моей любовницей.

– Думаете? – улыбнулась я.

– Несомненно.

– Лучше пусть я буду музой. Это – более поэтично, – пошутила я.

Он тоже заулыбался, и опять хищная улыбка заиграла на его загорелом лице.

– И это возможно. Ты похожа на ангела, завораживаешь красотой, – он впивался своими глазами в отражение в воде и говорил без тени фальши. – Только глаза у тебя гипнотические, затягивают внутрь как бездна. Невозможно оторваться.

Я перевела взгляд на окружающее вокруг.

– Вы здесь известны?

– Это в порядке вещей, – пожал он плечами. – Меня даже в газете печатают время от времени на страницах светской хроники.

– Правда? – улыбнулась я нисколько не заинтересованная.

Он кивнул в подтверждение.

– Имеете определенный вес?

– Не то чтобы… Скорее, стою особняком, – усмехнулся Леонардо.

– У Вас много друзей здесь? – просто так спросила я.

– Нет, я по натуре затворник, мало с кем общаюсь. Ванда – это моя семья, а все остальные, просто знакомые, отношениями с которыми я мало дорожу. Ты, наверное, меня понимаешь. После смерти мужа, – тише добавил он, – ты тоже захотела уехать подальше от всего.

– Но Вы не уехали.

– Я сменил пристанище. Сначала слонялся по Италии, потом работал во Франции. Я в Венеции поселился снова спустя пять лет после ее смерти. – тихо произнес Леонардо, погрузившись в воспоминания.

– Как ее звали?

– Анна, – тихо ответил голос, в котором звучали ноты горечи и тоски.

– Ванда сказала, что она была очень красивая женщина, и вы ее часто рисовали.

– Да, – он помолчал, погрузившись в свои мысли. – У нее были восхитительные волосы. При определенном свете они всегда отливали красным. При дневном свете они полыхали медью, при огне свечей – кроваво красным, при свете луны они становились темными как гранат. Необычайный цвет. И кожа у нее была белая как твоя, – его глаза приковались к моим обнаженным плечам и груди.