Игра. «Не спеши узнать чужие секреты…» - Екатерина Павлова

– Может, она поэтому и покончила с собой?

– Может, – пожала Ванда снова плечами, не признавая правдивости этих слов. – Только она с такой красотой могла за кого угодно замуж выйти. Не ждать его.

– Возможно, она его любила.

– Кто ж теперь скажет, – снова вздохнула Ванда. – Он хороший, заботливый, но не любит обязательств. Весь в своем творчестве, – махнула собеседница рукой. – Иногда мог Анну неделями не замечать. Уж не знаю, что она с ним возилась.

– Она была итальянкой?

– Нет, тоже американка, как и он. Они вместе сюда приехали. У них было что-то вроде медового месяца, так они это называли, и он увлекся Венецией. Поселились в этом доме, хотя могли жить и в более роскошном месте, а остались здесь. Раньше он тоже часто так делал, приезжал и снимал дома. Я у него всегда убирала и готовила. В Тоскане рисовал, на Сицилии, на Комо, много где.

– Так вы тоже не итальянка?

– Нет. Я здесь замуж вышла. Мой муж тоже Леонардо помогал, мы ему и прислуга были, и семья.

– Были?

– Умер он, тогда же, когда и с его женой беда случилась.

Она кашлянула.

– Твой муж, он кем был?

– Он торговал живописью.

– Значит, ты из богатых? Не знаешь, что такое жить с бедным художником?

– Нет.

– Вы долго женаты были?

– Не очень.

– И что с ним случилось?

– Он утонул. Несчастный случай, – как всегда солгала я.

Ванда перекрестилась.

– А ты, верующая, я смотрю, – кивнула она, усмотрев на моей груди медальон.

– Да, – тихо ответила я, потеребив золотой кружок.

– Я тоже, и муж мой, – кивнула она. – Мы оба – католики.

Я притихла, понимая, на что намекает Ванда.

– Да, – протянула она, разглядывая меня. – В прежние времена никто бы не посмел выйти за иноверца.

– Поль не был религиозен, хоть и принадлежал к католической вере.

– Вот и я о том же. Истинные христиане сейчас – вымирающий вид. Вот откуда все беды! Люди совсем забыли Бога и его заповеди. Предают, убивают с изощренностью, изуверствуют. Их гуманность столько бед наделала, что невозможно понять, что есть добро, а что зло, кто человек, кто прав, и в чем правда! Боже, катится мир, катится…

Я отпила немного, чтобы не отвечать на вопросы, на которые в душе ответить себе не могла.

– Да, – протянула Ванда, после недолгих раздумий. – Это ужасно, когда молодые умирают, а старики, да еще больные мучаются и живут.

– Ну, жить всегда лучше, чем умирать, – решила я хоть что-то произнести.

– Ты не знаешь, что такое болезнь, девочка!

Я пожала плечами.

– У больных есть вера или надежда на исцеление. Мертвые не воскресают.

– У кого есть, а у кого и нет.

– У моего мужа ее нет, – тихо ответила я и отвела взгляд в сторону.

– Ну ничего, с первым не получилось, выйдешь еще раз, – произнесла Ванда, с прищуром взглянув на меня.

Я горько усмехнулась.

– Впрочем, я своего мужа так и не смогла забыть.

Собеседница помолчала, вглядываясь в меня и произнесла.

– Он, наверное, очень сильно тебя любил.

– Почему Вы так думаете? – посмотрела я на собеседницу внимательным взглядом. Эта женщина интересовала меня своей простотой и верностью суждений – редким даром для человека.

– С красавицами всегда так. Вас любят просто так, ни за что. У вас это в крови, всегда заставляете мужчин влюбляться в себя без памяти. Мужья вас на руках носят. Я права?

Я помолчала.

– Он был хорошим мужем.

Она улыбнулась.

– Значит, и впрямь на руках носил.

– А Ваш муж?

– Мой – нет, – тихо произнесла она с горечью.

– А дети у Вас есть?

– Нет, не получилось. Хотела, конечно, но видно – не судьба.

– Значит Вы постоянно живете с Леонардо?

– Да, в его квартире.

– Она – на Гранд Канале, верно.

– Да. Сейчас он может себе позволить так роскошно жить. Завтра придешь, все увидишь. Тебе понравится, там всем нравится, – тяжко вздохнула женщина. – Знали бы сколько уборки!

Я невольно улыбнулась от прозвучавшей фразы.

– К нему много народа приходит?

– Да, – ответила Ванда. – То заказчики, то из галерей кто-нибудь, то из городской верхушки. Маэстро знаменит. Его здесь все уважают.

– Давно Леонардо там живет?

– Больше двадцати лет.

– Я имею ввиду – на Гранд Канале?

– А там, – она задумалась. – Да лет пятнадцать. Он практически постоянно в Венеции прозябает, никуда не выезжает. В последние годы просто раком-отшельником стал.

– Поэтому все к нему сами приходят?

Она кивнула.

– Только для тебя исключение сделал, – женщина впилась в меня глазами.

– То есть? – не поняла я.

– В Париж сорвался ни с того, ни с сего. Я так удивилась тогда!

– У него дела с моим мужем были, он говорил.

Ванда усмехнулась.

– Ну да. Я то его дел не знаю.

– Он мне помог, когда мужа не стало.

– Впервые слышу, чтобы он вообще кому-то помогал, – фыркнула Ванда резко.

– Разве это плохо? Христианин должен помогать христианину, как брату своему?

– Это хорошо. Только он всегда был эгоцентристом, интересовался только самим собой. И такие перемены в характере!

– Он предложил мне сделать выставку его работ, – тихо произнесла я.

– И что ты будешь делать?

– Составлю каталоги его работ, организую само мероприятие.

– Что за каталоги? – не поняла она.

– Составлю список его картин, с датами создания и особыми пометками к каждой.

– Впервые о таком слышу.

– Леонардо сказал, что ему это необходимо.

Ванда поджала губы, после чего повисла долгая пауза в нашем разговоре.

– Над чем он сейчас работает? – перевела я разговор в другое русло.

– О, да разве я знаю, – нахмурила женщина старый лоб. – Он ни разу мне своих работ не показал. Я даже убираю в мастерской в его присутствии, он боится показывать незавершенные работы.

– Он суеверен?

– Да кто этих художников поймет, все с приветом!

Мы еще посидели немного, поговорив о пустяках, и она засобиралась домой. Я проводила гостью до дверей и, захлопнув за ней дверь, улыбнулась. Какая поэзия иногда рождается в головах людей, совсем ими не замечаемая. Интересно, если начать собирать странные истории по всей Венеции, какой толщины будет книга: в тысячи листов? Оторвав тело от двери, я еще раз прогулялась по первому этаже, потом поднялась по лестнице и вошла в спальню.

Было свежо от нового белья и вымытых полов, необычно тепло от немного спертого воздуха. Спальня представляла собой обычное жилое пространство, даже картины перестали пугать. Я подошла к окну и открыла его. Ветер пахнул в лицо, заколыхал занавески, забившие по рукам. Новая жизнь, подумала я, у дома и у меня. Пожалуй, это нужно обоим. Глаза забегали по стенам, ночной мглой превращенным из белых в темно-серые и синие. На одной из стен зияла часть старого слоя с фреской. Сквозь беж пробивался замысловатый сюжет, выполненный в основном зеленых тонах. Прячущаяся картина под верхним слоем, пробивавшаяся словно предупреждение или невольно вырвавшиеся слова, внушала опасение. Деревья, дом, внутренний двор, два всадника на лошадях, вставших на дыбы. Эти всадники дрались, выставив друг на друга пики. Причудливый сюжет, не подходивший для спальни абсолютно. От него веяло тревогой и предчувствием беды. Над камином, словно вторя ему, висел большой гобелен – Тэмпеста. Я вздрогнула, забралась под одеяло, подбила подушку, закрыла глаза. И началось…

– Ну, что там?

Спиной к окну, где все заволокло ночною мглой, стояла роскошно одетая женщина. Длинная юбка бежевого цвета сидела точно подогнанная по фигуре, рядом струился легкий палантин, нежно окутывавший ее плечи. Между ключиц поблескивало колье. Итальянке было уже много лет, но она все еще цвела красотой. Роскошные каштановые волосы до плеч, уложенные умелой рукой, блестели от света лампы, зажженной на письменном столе, тускло горевшей рядышком. Женщина куталась в бежевый палантин от ночного мокроватого ветра из окна и монотонно вздыхала.

– Приехала, – раздался голос.

Женщина резко обернулась. В ее глазах загорелась тревога, от чего лоб избороздился морщинками.

На стол, недалеко опустилась мужская рука и стала перебирать пальцами.

– Как молодой, подорвался ее встречать, – добавил мужчина с усмешкой.

– Хорошенькая? – спросила женщина, с тревогой ожидая ответа.

В ответ раздался смешок. Женщина повернулась, еще ровнее встала к свету и показала свое красивое лицо. Оказалось, ей лет пятьдесят, фигура немного поплыла, но все еще сохраняла форму, а главное, роскошную грудь, на которой тут же заблестели камни колье.

– Что смешного я спросила? – железным тоном произнесла она.

– Что? – рука еще раз отбила дробь. – Из-за нее мужчины глотки друг другу перегрызли, шлейф трупов тянется по Парижу и не только. Она не просто хорошенькая, она – объект мужских грез и фантазий, – еще раз хохотнул мужской голос.