Игра. «Не спеши узнать чужие секреты…» - Екатерина Павлова

– Вы же сами сказали, что любите деньги.

Он засмеялся.

– Пойдемте, я Вам кое-что покажу, – настойчиво произнес он, вставая.

– Что покажете? – не поняла я.

– Пойдемте! Обещаю, с Вами ничего не случится, – он взял мою руку, и мне ничего не осталось, как встать и пойти за ним следом. Я поняла, что в нем странного: перед ним невозможно устоять.

Мы прошли какими-то дворами и закоулками, подошли к довольно обветшалому дому, очень старому, но красивому и вошли внутрь. У здания были роскошные окна на всех этажах. Готически стрельчатые, очень узкие, рядами по три окна, они простирались вдоль всего здания. Каждое окно было увенчано по краю тонкой лепниной, словно тесьмой белый камень окружал каждое окошко, причудливо переплетаясь в растительный орнамент. Чуть выше, между окнами разных этажей выделялись характерные византийские мозаики. Смешения Запада и Востока, двух абсолютно разных культур, эпох – все это покоилось и хранилось долгие века на водах Венеции.

В доме оказалось пустынно, мебели практически не было. Глядя на хозяина, трудно было представить, что он живет аскетом, я еще раз присмотрелась к нему, потом к пристанищу, и две картинки никак не хотели совмещаться воедино. Роскошные венецианские люстры, роскошные стрельчатые окна, отделка стен потрясало воображение даже самого изощренного критика. Одинокий диван – настоящий антиквариат – стоял посередине зала, дожидаясь кого-то, как брошенная собака на вокзале. Еще кое-где вещи и пара коробок.

– Нравится? – раздался голос хозяина по пустому помещению громким эхом.

– Красиво, – продолжая вертеть головой, ответила я.

– Мое логово.

– Вы его купили?

– Мечтаю о таком.

Я сморщила лоб, не понимая, о чем он.

– Живу не легально, – пояснил мужчина со своей шикарной улыбкой.

– И Вас еще не поймали? – удивилась я скорее наигранно, чем по правде.

– Я много кого здесь знаю, так что, с этим проблем у меня нет, – пожал он плечами и вновь улыбнулся.

– Для этого Вам и нужны деньги?

– Верно. Здесь деньги ради самих денег никого не интересуют, здесь предпочитают покупать роскошь и красоту.

– Я так понимаю, это – ваша философия жизни.

– Большей частью. Я не против и земных связей, чувственных удовольствий.

Я улыбнулась, продолжая ходить по залу и оглядываться.

– А Вы сами отсюда?

– Родился недалеко, в деревушке. Я здесь учился большую часть своего ученичества. И остался.

– У Вас много друзей?

– Хватает, но Вам они вряд ли понравятся.

– А-а-а, – протянула я, – скупщики краденного, неудачливые служители искусства, завсегдатаи ночных заведений… – повторял мой голос слова мужчины.

– Они самые, – сделал пару шагов в мою сторону Габриэль.

У меня немного перехватило дыхание.

– Хочешь их увидеть? – подойдя ближе и заглянув в глаза, спросил он.

– Вы думаете, у меня настолько отсутствует инстинкт самосохранения? – чуть лукаво спросила я, не отводя глаз.

– Я думаю, ты, как все женщины, любопытна.

– Возможно, – все так же чуть улыбаясь, я отстранилась и стала мерить шагами его дом.

Он улыбнулся и следовал за мной. Проходя из комнаты в комнату, из зала в зал, в одной из них я приблизилась к окну.

– Если ты здесь давно живешь, наверное, много слышал историй о здешних обитателях?

– Не особенно. А что тебя интересно?

– В том доме, где я сейчас живу, действительно происходили странные вещи? – не сумев удержать свое разожженное любопытство, спросила то, что несколько дней не давало мне покоя.

– В каком доме?

– В Канареджо, где раньше жил Леонардо со своей покойной женой.

– Странные вещи, – протянул он.– Ты о чем?

– Говорят, дом странно действует на людей. Сводит с ума, что-то в этом роде…

– Что за чушь, – усмехнулся Габриэль.– Тогда и в моем палаццо кишат приведения! – он поднял руку и обвел ею все пространство. – Единственное, что произошло в том доме за последние двадцать пять лет, это то, что любовница Леонардо вскрыла себе вены. Но это произошло вовсе не из-за дома!

– Может, у нее там развилась депрессия?

– Чушь! Депрессия возникает не из-за домов, а из-за неустроенности жизни. Если б он меньше ей изменял, возможно, сейчас бы она была жива и невредима.

– Зачем красивой женщине вскрывать себе вены из-за неверного любовника? Такая драма из-за ревности?

– Понятия не имею, – пожал Габриэль плечами. – Кто вас женщин поймет? Я лишь знаю, что причина была в его увлечении другой. Кажется, он ее тоже рисовал, ну и как водится, дело зашло дальше. Я мало что знаю, только, как все закончилось, ты слышала.

Я еще немного помолчала, обдумывая его слова.

– Значит, ты совсем не рисуешь?

– Да, вообщем, нет. Но здесь есть несколько моих работ. Хочешь посмотреть?

– Хочу, – кивнула я головой.

Мы спустились на нижний этаж, потом еще ниже по ступенькам в какой-то подвал. Габриэль включил свет. И в углу, за барахлом я увидела его работы. Картины стояли сиротливо, практически без какой-либо заботы. Габриэль взял их безо всякой осторожности и выставил на свет. Он был художником, это сразу бросалось в глаза. Но плохим. Без эмоциональности, без остроты ощущения, не знаю, кому это могло понравиться.

– Можешь не говорить, я по твоему лицу вижу, – он улыбнулся.

Я взглянула на него, и он не сводил с меня своих черных глаз.

– Школа у тебя определенно есть, а вот желания рисовать – нет.

– Я по этому поводу не переживаю.

Он улыбнулся, а я заглянула ему в глаза. Они казались совсем черными, как угли, хотя внешне он не походил на южанина. В Габриэле были меланхолическая тонкость, правильные и тонкие черты лица, и вместе с тем, черные волосы и глаза.

– Ты когда-нибудь рисовала?

– Закончила художественную школу.

– Но не рисуешь.

– Нет. Мои мечты стать художницей развеялись как дым.

– Значит, мы друг друга понимаем, – сказал он и впился своими черными глазами, от которых екнуло сердце.

– Мне, пожалуй, пора, – я протянула ему руку.

Рука схватил мою руку, но так не отпустила.

– Так как насчет прогулки по загадочным местам Венеции. Нельзя побывать здесь и не увидеть ее темные стороны, – он настойчиво смотрел мне в глаза и улыбался.

– Не сегодня, – я с трудом вытащила свою руку и стала идти к двери.

– Я буду ждать! – крикнул он мне вслед.

Я уходила, не оборачиваясь. Мне стало понятным, что в нем не так. Он увлекает за собой: неосознанно ты следуешь за ним и не думаешь об опасности, просто доверяешь. А слепое доверие приводит к беде.

Когда я пришла домой, первое, что сделала, это пошла на чердак. Трудно объяснить, почему мансарда для меня становилась словно волшебная пещера Али-Бабы. Разумеется, в ней я не рассчитывала найти ни кладов, ни чего бы то ни было интересного, загадочного, просто, эта закрытая дверь манила магнитом совершенно необъяснимо и настойчиво. Настолько настойчиво, что даже вне дома я постоянно думала о ней. Мне ужасно хотелось попасть за ее порог, поэтому я шла к ней как крысы на мелодию дудки крысолова. Пролетев все ступеньки стрелой, остановилась у порога в ожидании, что на этот раз она откроется. Ладонь обхватила ручку, рука напряглась и потянула. Сердце затрепетало. Рука все напрягалась и тянула дверь на себя, с огромным усердием пыталась открыть, но все было безрезультатно. Я мучилась как при ходьбе по дороге на Голгофу, теряя время, надрывая пальцы, подступая то с одной стороны, то с другой. Светлых идей в голову так и не пришло, после чего, жутко разочаровавшись и расстроившись, я бросила это занятие и спустилась вниз.

Наступали сумерки, все заволокло темно-серым светом, в окна начал проникать холодный ночной ветерок, который перемешивался с запахами города и разогретого ночного камня. Мои пальцы нащупали выключатель. После щелчка серость рассеялась, сменившись тусклым, очень слабым желтым светом электрических ламп. Я смотрела на заход солнца, точнее, самого солнца не могла увидеть, но отсвет на небе был очень красивым, навевал тоскливые мысли, которые бередили потаенные раны в душе, уносили в прошлое. Я снова нехотя вспомнила его. Глаза цвета раухтопаза, темные волосы, мои ощущения, когда я клала руки ему на шею, и его голос, бархатный, необычайно красивый. Когда я вспоминала, мне переставало быть одиноко. Воспоминания согревали замерзшее от душевных терзаний тело. Я забывала о том, насколько перед ним виновата, забывала, какую боль он мне причинил, забывала, что на нас обоих висит вина в случившемся с Полем. Все, что когда-то было, и что есть сейчас, растворялось, и я обретала силы, что бы продолжать жить и дышать.

Необъяснимо, почему именно так. Его реальное присутствие никогда не вызывало у меня подобных чувств, только воспоминания о нем. В реальности его защита была опасной, он подавлял всем своим существом, накладывая невидимые путы, из которых ты как бабочка рвешься наружу, и не можешь выпутаться, задыхаешься от его напора, от нежелания идти на компромиссы, или хотя бы понять тебя.