Игра. «Не спеши узнать чужие секреты…» - Екатерина Павлова

Свет вдруг резко погас. И я захлопала глазами и застонала.

– Только не это!

Пришлось идти на кухню, и зажигать свечи. Когда искусственный свет осветил пространство кухни, я оглянулась. Атмосфера была страшной до мурашек. Меня передернуло. Часы в углу показывали одиннадцать. Все заволокло чернотой, мебель казалась не только старой, но и зловещей. Узоры, углы, витиеватые ножки не украшали, а приняли форму уродливых диковинных существ. Красивая плитка казалась убогой и гнилой, мебель старой до такой степени, что вот-вот развалится, обрушится прямо на тебя. Мне всегда нравились свечи, полумрак. Но сейчас, в этой давящей тишине, в этом пустом доме, они казались чем-то угрожающе опасным. Они горели. Пламя было ровное, практически не трепетало, но казалось, что оно становится все выше и выше.

Я подумала, что дергать Леонардо сейчас, не очень вежливо. Возможно, он все еще рисует. Да и тащится черти куда, чтобы починить мне свет, – не самое желанное для него занятие, лучше попросить его прийти утром. Я немного еще посидела и, перенеся свечи в свою комнату, закрыла все окна и дверь внизу, снова поднялась наверх, разделась и легла. Мне упорно не хотелось их задувать и оставаться в полной темноте. Пара кошмаров еще не повод чего-то бояться.

Грудь выдохнула, глаза закрылись. Я лежала, ощущая присутствие свечей, пока их свет не стал намного ярче. Я снова открыла глаза, которые расширились. С невообразимым ужасом я обнаружила себя внизу на первом этаже. Все горело. Свечи полыхали повсюду, их были сотни: большие, маленькие, почти сгоревшие и новые. Огромное количество горящих свечей и света от них, который заливал все вокруг. Глаза слепило, я поморщилась от такого количества света и еле смогла взглянуть на стены. Глаза расширились от испытанного внезапно шока. На стенах красовались странные иероглифы и символы, написанные красным. По всем стенам море красного, непонятные надписи, латынь, вульгарный итальянский, фразы, обрывки фраз, просто буквы, чьи-то имена. И вдруг будто кто-то нажал кнопку магнитофона. Неизвестно откуда снова появились голоса, шквалом заговорили все разом. Я схватилась за голову.

– Боже, что это!

Они продолжали говорить и усиливались. Я сбивчиво задышала. Ноги побежали вверх по лестнице. Дыхание сбивалось. Я бежала, сама не зная куда и зачем. Лестница почему-то она стала очень длинной, все длиннее и длиннее, до бесконечности, наконец, я оказалась в темном коридоре, где голоса стихли. Обхватив себя руками, я пошла дальше к знакомой двери. Путешествие вместо привычных секунд затянулось надолго. Я бродила в непроглядной темноте, зная только, что здесь должна быть дверь моей спальни.

Рука дотронулась до ручки, хотя в этой темноте глаза совсем ее не видели. Начала проступать узкая полоса света. И снова… снова та женщина сидела в мраморной ванне, погруженная в красную воду, в профиль ко мне. Ее огненные волосы блестели при свете свечей, кожа была белой, а я приближалась к ней, сама не зная почему. Все ближе и ближе, присев около ванны, протянула руку, начала погружать ее в эту красную воду. Погружала ее, медленно и самозабвенно. Я видела кожу женщины и свою руку, моя кожа казалась еще бледнее и белее чем ее, словно отдавала кровь воде. От этого бегали мурашки. Рука медленно погружалась, и тут ее резко схватили, потянули вниз ванной с огромной силой, разбрызгивая воду повсюду. Она хлестнула мне в лицо, в рот, на грудь, а руку все тянули другой рукой.

Я перепугалась! И снова вскочила на кровати! Сердце колотилось в груди тысячью ударов. Я запаниковала, закрывая лицо руками и стараясь удержать слезы. Меня трясло, сердце все никак не останавливалось.

– Что же это такое?!

Я так и продолжала сидеть, с расшатанными нервами, обхватывая голову руками. Свечи почти догорели, за окном была ночь. Меня трясло, и по коже бегали мурашки.

5

Этой ночью я практически не спала, сначала долго сидела, потом лежала, глядя в потолок, закрывала ненадолго глаза, и тут же открывала, чувствуя, что погружаюсь в сон. Вертелась на кровати из стороны в сторону, не находя себе места, поправляла подушки, хотя мне не требовалось и не помогало.

Шатаясь, встала разбитая, больная. Все валилось из рук: чуть не разбила чашку, когда свалила посуду на стол, пуговицы не застегивались на платье, сумка постоянно падала из рук, выйдя из дома, я даже пару раз споткнулась. Дошла до дома Леонардо, прочертыхавшись полпути, нажала на звонок, и через минуту дверь мне открыла Ванда. Она оглядела меня внимательным взглядом, даже излишне внимательным и спросила.

– Плохо спала сегодня?

– Все хорошо, – ответила я и вошла внутрь.

Она поджала губы и отступила с порога, но не отпускала взглядом. Леонардо как всегда встретил с улыбкой и комплиментами.

– Я уже заждался, – поцеловал он мою руку.

– Как Ваша работа над новой картиной? Продвигается? – бросила я любезную фразу, проявляя интерес.

– Более чем, – улыбнулся художник, следуя за мной.

– Можно взглянуть?

– Нет, – улыбнулся он опять.– Еще слишком рано. Не люблю показывать наброски.

– Какова тема? -спросила я, чтобы поддержать разговор.

– Это секрет.

– Секрет?

Я уселась за стол, выкладывала вещи, и опять все валилось у мня из рук. Художник прошел мимо меня, взял свой мольберт, не переставая говорить, и приступил к работе.

– Да, – улыбнулся он мне.

Я улыбнулась в ответ.

– Удивительно как Вы способны рисовать без натуры.

– На то мы и художники.

– Вы держите картинку в памяти до мелочей?

– Она всегда у меня перед глазами.

– Она?

– Женщина.

– А-а, Ваша чарующая муза.

Он снова улыбнулся, упираясь глазами в холст. Я смотрела, как он легкими мазками создает что-то ему одному ведомое, и не могла оторваться, техника его движений меня просто заворожила. Кисти рук были тонкие и сильные, уверенно работающие с кистью и бережно держащие ее в руках. Скорее всего, из-за этого у большинства моделей возникают эротические фантазии, связанные с художниками. Они представляют, что подобные руки скользят так же нежно и уверено по их телу.

– Почему ты бросила живопись? – вдруг спросил он.

– Я не бросала, – отвечал неуверенный голос.

– Но ты не рисуешь.

– Иногда. Очень редко.

– Почему?

– Я не… не знаю.

– Муж на этом настоял?

– Нет. Он был здесь ни при чем.

– Зачем бросать любимое дело? Ты так долго этому училась…

– Мои картины не пользовались особым спросом.

– Несостоятельность, – тяжело произнес он, думая, что нащупал цель. – Но ты ведь художник! Как и я. Это вечно в нас, и мы оба знаем, что сдаваться нельзя.

Я пожала плечами.

– К тому же, после замужества ты могла не думать о деньгах.

– Меланхолия иногда страшнее безденежья и отчаяния.

– Меланхолия?

– Разве Вам не было свойственно депрессивное состояние, когда умерла Анна?

– Да, – тихо ответил он.

– И рисовать тогда совсем не хотелось. Не было смысла.

– Да, но я взял себя в руки.

– Как скоро?

– Прошло много времени. Поэтому я и говорю, что нельзя отчаиваться. Надо снова начать жить и творить. Тем более, сейчас, после случившегося с Полем, надо переключиться на живопись.

– Я это, от части, и делаю, – ласково произнесла я, – Только лечу себя Вашими работами.

Он улыбнулся.

– Мне все-таки кажется, что снова начать писать тебе пойдет на пользу?

– А… не знаю, может быть.

– Хочешь, я помогу тебе первое время вспомнить основы.

– Спасибо, – говорила я, абсолютно не собираясь снова садиться за мольберт.

Я взяла очередную картину и опять застыла. На ней оказалась снова та женщина с каштановыми волосами, вовсе не Анна. Она лежала уже в другой позе, еще более вальяжно, чем на предыдущем полотне, но ее глаза и все остальное не давали мне покоя. Я продолжала работать, а сама пыталась понять, кого мне напоминает натурщица. Может, какую-нибудь актрису? Нет, не то! Или знакомую? Возможно, но кого? Столько страсти и огня желаний в охряно-красном фоне, который будто руки любовника ложился на ее нагое тело и обнимал, заглушая и смешиваясь с истинным цветом ее кожи и волос. Откуда я знаю эти волосы, эти глаза? Даже если это и любовница Леонардо, я не могу быть с ней знакома. А если это известная женщина или актриса, то с чего ей позировать Леонардо? Да еще и не забирать картину? Скорее всего, любовница.

Тут вдруг я вздрогнула и резко обернулась. Леонардо все это время смотрел на меня, но увидев мой взгляд, резко уставился на картину. Я вздохнула еще раз, смущенная и сбитая с толку. Со своей излишней задумчивостью и погруженностью в себя я скоро стану казаться чокнутой.

Часа через два случилось еще кое-что. Мою погруженность в работу и задумчивость нарушил нежданный гость. Он ворвался в мастерскую, полыхая глазами, и бесцеремонно прервал работу. Я выронила картину из рук от его внезапного появления, от чего шум разорвал тишину. Леонардо тоже замер в позе. Гостем был Габриэль.