Зеркало преподобной Феодоры. Из жизни наших современников - Амвросий Светлогорский

Феодора на все теперь смотрела по-другому, по-новому. Нет, она не оглядывалась назад на прошлое, не анализировала допущенные ошибки, она просто увидела, что вся ее жизнь до этого момента была сравнима с жизнью слепого новорожденного котенка. Котенок тычется носом в мамино брюшко в поисках молока и тепла, а наевшись, сворачивается в клубок и лежит так, сохраняя тепло и переваривая высосанное молоко. Да, так она и жила.

Теперь она прозревала. Прозревала вспышками откровения. Она вдруг увидела связь времен и поняла, что если время бесконечно, то, значит, времени нет. Значит, при желании мы можем увидеть и наше прошлое, и наше будущее. И поняла парадоксальную для мирян вещь, что будущее и прошлое целиком принадлежат настоящему и целиком зависят от настоящего, от тональности внутренней, от состояния души. Феодора ощущала необычайную удовлетворенность и покой.

10. Схимонах Серафим

Мимо Феодоры проехал на велосипеде послушник Алексий. Феодора хотела его остановить, но, выйдя на дорогу, увидела, что тот уже был достаточно далеко. «Видно, он вышел из монастыря, посмотрел, что меня нет на скамейке у ворот, и решил, что я ушла», – подумала Феодора. Она пошла вслед за послушником, надеясь, что скоро он оставит велосипед. Она точно чувствовала, что метров через сто тропинка будет усыпана камнями, и что быстрее и легче, и безопасней станет идти пешком.

Так и оказалась: скоро она догнала послушника. Послушник сидел на покореженном велосипеде и тер ушибленную при падении ногу. Он несказанно обрадовался Феодоре и заулыбался той же детской улыбкой, какой улыбался на рассвете, когда будил ее:

– Здорово! Никогда на этом месте не падал, да вот упал. И, кажется, велосипед требует ремонта… Правда, я тоже прилично саданулся. Эх, каменюгу не заметил! Да ты все молчишь! Рассказывали мне про монаха Олега из нашего монастыря – так он лет семь или десять обет молчания держал. Вот выдержка. А может, пережил такое, что и замолчал… Ты молчи, молчи и не обижайся, что я болтаю. Не могу молчать, а почему – не знаю.

Алексий встал, протянул краюху хлеба Феодоре, взял котомку и пошел по тропинке. Феодора двинулась за ним. Он оглянулся, хмыкнул, пожал плечами и пошел дальше, слегка прихрамывая после падения. Так они шли около часа. Иногда послушник останавливался, что-то говорил Феодоре, но та не отвечала, тогда послушник с лучезарной улыбкой протягивал ей флягу с водой. Утолив жажду, Феодора возвращала флягу Алексию и, дождавшись, когда тот пойдет дальше, шла за ним. Послушник прихрамывал все сильнее и сильнее.

Примерно через час пути им попалась ветхая охотничья сторожка, срубленная из толстых комлевых бревен. Алексий зашел внутрь и через секунду высунул голову в маленькое оконце:

– Придется здесь передохнуть – нога жутко разболелась. До старца от этой сторожки на здоровых ногах часа два идти, а я теперь практически одноногий, так что пока доползем – стемнеет.

Феодора осмотрела ногу. Рваная рана на голени кровоточила и могла загноиться. Она нарвала подорожника, пережевала листы и смешала их с хлебным мякишем, получив старинное противовоспалительное лекарственное снадобье. Потом, произнося молитву, положила его на рану и неожиданно крепко прижала своей ладонью. Послушник ойкнул и потерял сознание.

Когда он очнулся, то нашел Феодору в той же позе, сидящей перед ним и прижимающей к его ране свою ладонь. Она обрадовалась, что он очнулся, отняла руку от раны и вышла из сторожки наружу. Алексий посмотрел на рану, но как таковой раны уже не было, а лишь тонкая нежная розовая кожица выказывала то место на ноге, где час назад гноилась его плоть. Старинный рецепт вкупе с духовной квинтэссенцией сотворили чудо исцеления.

Вернувшись через час в сторожку, Феодора застала Алексия за молитвой, хотела тут же выйти, чтоб не мешать, но он остановил ее:

– Не уходи, брат. Я знаю, кто ты!

Феодора застыла в дверях, боясь повернуться к послушнику, а тот продолжил свою возвышенную речь в порыве откровения:

– Я не знаю, как тебя зовут, но я знаю, что ты благороднейший человек. Я не знаю, что с тобой стряслось, но я уверен, что ты искупаешь не только свои грехи, но и грехи ближних. Тебе Бог дал дар исцеления. Да, да. Этот дар у тебя от Бога!

Послушник растрогался, говоря слова признательности, и на секунду замешкался, опустил глаза, скрывая волнение, а Феодора воспользовалась этим и вышла из сторожки. Алексий поднял глаза и, не найдя Феодоры, заулыбался – он бы тоже ушел, не стал бы слушать похвалы в свой адрес!

†

Ночью Алексий никак не мог заснуть, так был возбужден. Он то вставал с постели, то вновь ложился, то подходил к иконе и молился. Как начинал молиться, то чувствовал, что его клонит ко сну, но лишь прикладывался спать – сон тут же проходил, и он чувствовал себя так, словно уже выспался. Алексию не терпелось поговорить с Феодорой, рассказать много такого про себя, что ей и в голову не могло придти, а она все стояла на камне под сосной и молилась, молилась, молилась…

Под утро Алексий все-таки заснул, причем прямо на крыльце сторожки, да так крепко, что пришлось Феодоре перетаскивать его на постель. Перетаскивая послушника, Феодора улыбалась, сама не понимая отчего. Может, непроизвольно вспомнила, как часто перетаскивала уставшего сонного Игоря, нередко засыпавшего на стуле перед мольбертом; и та семейная практика пригодилась ей сейчас ночью в глухом лесу на полдороге к хижине святого отшельника.

†

Проснулся Алексий только в середине дня. Открыл глаза и увидел в проеме двери худенький силуэт своего нового знакомого и громадную неясную тень около него. Послушник резко вскочил, протирая глаза, дернулся к двери, но запнулся за табурет и рухнул с грохотом на пол. Когда он поднялся и подошел к Феодоре, то рядом с ней никого уже не было. На земле перед Феодорой Алексий заметил крошки хлеба и много разных звериных следов, среди которых сразу выделялись два гигантских медвежьих отпечатка. Алексий занервничал и долго измерял медвежий след, прикладывая то свою руку, то ногу. Наконец, испуганно поднял взгляд на Феодору и тут же успокоился – светлый чистый взгляд Феодоры разрушил набежавший испуг и смятение. Алексий вернулся в сторожку, быстро собрался и вышел с котомкой – и прошел мимо Феодоры, шмыгнув носом и кивком головы приглашая ее идти за ним следом.

Они шли по едва заметной лесной тропе молча, но только до первого привала. После непродолжительной походной трапезы Алексия прорвало, и он начал щебетать без умолку.

– Когда я первый раз отца Серафима увидел, то такое же чувство испытал, как вот только что, ну вчера вечером, когда смотрел на тебя молящегося над моей раной. Ты меня спас, и он меня спас. Ты рану на теле залечил, а он гнойник из души моей извлек. И как тогда, так и теперь я будто заново родился… В монастырях есть такой искус, как многодневное стояние новичка у монастырских ворот, но не каждый его вынесет. Ты вот его миновал, пойдя за мной, и я знаю, что это неспроста, а значит, так надо. Значит, так старец Серафим захотел. Он ведь у нас авва, то есть истинный настоятель монастыря. Меня он позвал к себе и огородил от плевков и поношений, что на голову ждущего разрешения войти в обитель сыплются от братии. Ведь иногда даже каменьями кидаются, прогоняя от монастырских ворот. Это чтоб случайные люди не попадали в монастырь.

Феодора слушала Алексия и думала, что псы карлицы будут пострашнее, чем добродушная монашеская братия. Видевший темные силы не убоится, а возрадуется затрещине от отца и матери.

– Ты знаешь, что я с четырех лет заикался! Как-то услышал заику и стал показывать, как тот говорит. И с тех пор так и заикался. Поэтому я редко и мало говорил, а то надо мной всегда смеялись. А ты вчера на заре осенил меня крестным знаменьем, и я с того момента и думать забыл, что такое заикание. Перепугался сначала и молчал в монастыре, не отвечал на вопросы или, как обычно, отмыкивался. Когда на велике из монастыря выскочил, то проскочил мимо тебя, боясь остановиться и заговорить… Отец Серафим предсказывал, что однажды человек, претерпевший большие страдания, снимет с меня мой грех и прогонит из моего сознания образ того заики из детства… Но я что-то много говорю, помолчу чуть-чуть, скоро придем. Вот, чувствуешь? Принюхайся. Сердцем, сердцем принюхайся. Благодать! Это – святость! Это – исходит от старца, и потому и место здесь святое. Стой! Закрой глаза и вдохни полной грудью…

Феодора еще до слов послушника почувствовала в воздухе необычайную свежесть и чистоту. И теперь она, как и просил послушник, остановилась, закрыла глаза и вдохнула полной грудью. Сердце ее почти не билось, во всяком случае, она не слышала удары сердца, словно ее телесная оболочка обрела невесомость. Она точно плыла навстречу прекрасному и доселе ей неведомому.