Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

что при ее классическом сложении миниатюрные пальцы и ступни смотрелись бы немного забавно), и прихватила гармонирующий с платьем шелковый зонтик. Малышку она оставила с неохотой, хотя мистер Тирпиц прислал ту же служанку, что и ранее, шотландку средних лет с легким характером, которая, по ее собственным словам, просто обожала маленьких девочек. Тем не менее Лея и впрямь задумалась, не взять ли Джермейн с собой… Странно, воистину странно, думала Лея, целуя на прощание Джермейн, что она так привязалась к этому ребенку и почти перестала беспокоиться о других детях (она с трудом вспомнила, как выглядят близнецы — впрочем, Кристабель и Бромвел были теперь совершенно непохожи), словно, глядя на Джермейн, она напрочь забывала обо всем… в том числе и о собственном муже… и обо всех остальных Бельфлёрах. Малышка точно питала ее своей силой, как недавно питала ее она, когда Джермейн с чувственной жадностью высасывала у нее из груди теплое молоко и даря ей наслаждение…

— Спокойной ночи, милая, засыпай скорей! Ох, как же я тебя люблю, — прошептала Лея, обнимая малышку и не обращая внимания, что та в восторге вцепилась в розы на шляпе и едва не оторвала одну. — Я вернусь к полуночи.

Джермейн принялась сучить ногами и хныкать, но Лея оставалась непреклонной:

— Сейчас же засыпай.

Уже выходя из номера, она услышала, как Джермейн заплакала, но уверенно зашагала вниз, на улицу, решив не дожидаться лифта, а там направилась к расположенному в нескольких кварталах отелю «Вандерпол». У входа Лею встретил молчаливый темнокожий мужчина в ливрее, который проводил ее до похожего на клетку лифта и поднялся вместе с ней в номер мистера Тирпица (этот лифт, не останавливаясь больше нигде, шел прямо на девятнадцатый этаж), а другой слуга, на этот раз восточной внешности, тоже в ливрее, провел ее в гостиную. Она громко ахнула: комната была заставлена вазами — с орхидеями всех мастей: белыми, лавандовыми, нежно-голубыми — такой красоты она еще не видела. Ее усадили в мягкое кресло, и молодой мужчина, тоже восточной наружности, принес ей на серебряном подносе бокал, который поставил на столик перед креслом. Лея схватила стакан и жадно отхлебнула. Бурбон, и, насколько она могла судить, хороший. Лея, в отличие от большинства Бельфлёров, знатоком не была, однако сейчас ее нервам именно такого напитка и не хватало.

Слуга исчез. Лея осталась в одиночестве. В ожидании она рассматривала цветы и раздумывала, не владеет ли мистер Тирпиц плантацией орхидей — наверняка так и есть, он много чем владеет. Не так давно дядя Хайрам вспоминал о Тирпице в связи с каким-то делом, и Лея отметила уважение в голосе дяди, впрочем, подрбностей она не помнила. Как удивятся Хайрам и все остальные, когда она вернется с известием о том, что Тирпиц поддержит разработки их месторождений в Контракёре! Как удивится Гидеон, как он будет завидовать и ревновать…

(Гидеон. Нет, о Гидеоне думать она не станет. Она редко вспоминала о Гидеоне и никогда, если предвкушала нечто приятное.)

Сидя в кресле, Лея пила бурбон и ждала; спустя минут пятнадцать ей сделалось скучно, и тут она заметила — или это восточный юноша смущенно обратил ее внимание? — лежащий на серебряном подносе конверт. На нем красными чернилами было выведено «Для миссис Бельфлер». Лея взяла конверт и надорвала его. И прочитала слова, написанные теми же красными чернилами, той же легкой руной:

Лея, дражайшая моя, таких, как мы с вами, больше мет, я вижу вас насквозь и знаю, что вы насквозь видите меня, и если вы пройдете в следующую комнату, я осчастливлю вас и раз-раз-разумеется, вы бесконечно осчастливите меня, и тогда вы вернетесь к вашим диким Бельфлёрам с величайшим УСПЕХОМ!!!

Выпустив листок из рук, Лея охнула от удивления — от потрясения — от огорчения. Она вскочила и наклонилась было, чтобы поставить стакан, но затем снова поднесла его к губам и сделала несколько больших глотков. Щеки ее горели. Она осушила стакан, разжала пальцы, и он упал на пол. Едва не наступив на подол своей длинной юбки, Лея шагнула к двери. И остановилась. «Грязный старый сукин ты сын, — прошипела она, — старый похотливый мерзавец, да будь моя воля, я бы тебя по миру пустила, я бы тебя жжии-ивьем сожрала и кости обглодала… — Лея поправила шляпу и посмотрела в зеркало, недоуменно разглядывая эту раскрасневшуюся гневную женщину. — Подонок, — прошептала она, — я расскажу Гидеону».

Она подумала о Жан-Пьере, томящемся в тюрьме за преступление — или преступления, — которых не совершал, и о том, как злорадствуют местные; она представила волшебное королевство, которое на протяжении столетий отбирали у ее семьи, кусочек за кусочком, участок за участком. Если бы только Джермейн находилась рядом… Будь здесь Джермейн, как легко было бы прижаться к ней и заплакать, уткнувшись в шею малышки. Откуда ты появилась, кто ты, зачем тебя послали, что мне следует сделать?.. Ино гда, обнимая Джермейн и глядя ей в глаза, Лея видела — как же она это видела? — будто бы сон предыдущей ночи взывал к ее разуму: она видела го, что еле дует сделать.

Гостиничный номер был пуст — лишь мебель да орхидеи. Здесь царила тишина, и даже улица шумела где-то совсем вдалеке. Жан-Пьер, уже постаревший, чахнущий в тюрьме… Чудовищная резня в Бушкилз-Ферри… Унизительные торги, когда Ноэль и Хайрам были еще детьми… Утрата земель, когда на протяжении многих лет будто пилой отпиливали участок за участком. Каким наполненным казалось все это! И какой пустой вдруг почувствовала себя Лея Пим.

На полпути к двери она остановилась. Обернувшись, посмотрела на валяющийся на ковре стакан и на листок бумаги рядом со ним — белый квадратик. Она сглотнула и прижала ладони к горящим щекам. Если бы только заглянуть в будущее, в смятении думала она, тогда я бы точно знала, как поступить…

День рождения

Тот день, когда Иоланда сбежала из дома, чтобы больше не возвращаться — да, она больше никогда не вернется в усадьбу Бельфлёр, — был также первым днем рождения Джермейн.

Но была ли связь между этими двумя событиями?..

Вечером того августовского дня — он