Точка после «ять» - Виктория и Сергей Журавлевы

вдобавок может случиться всякое…

– Слушай, а я могу знать этого вашего Воронина? – поинтересовался Корзунов, заглядывая через мое плечо в лежавшие на столе бумаги.

– Нет, вряд ли: сам он родом из Мценска, а в наш город переведен по службе лет этак пять назад. Неплохой малый… – запечатав конверт и написав на нем самарский адрес коллежского регистратора, я протянул свое послание Данилевскому.

Корзунов машинально потянулся было к конверту, но Данилевский быстро перехватил письмо и спрятал его во внутренний карман пальто.

– Из Самары, – принялся я наставлять молодого человека, – отправьте мне и дяде по телеграмме. Я очень жду вашего возвращения! И…

– И в подозрительные места не соваться, – с улыбкой договорил за меня Данилевский, – с незнакомцами не есть и не пить. Это я тоже помню!

Он поклонился и исчез за дверью.

Корзунов, пожелав мне хорошего дня, тоже распрощался.

Проводив гостей, я отправился к Коневу, где мы и просидели до самого вечера, перебирая записи адвоката, сделанные им при опросе слуг Савельева: лакея, кухарки и горничной.

Как упоминал в суде Конев, процедура описи личного имущества и опечатывания бумаг купца в день его смерти была грубейшим образом нарушена.

Так, когда на пороге дома появился квартальный надзиратель с помощником, их встретил сам адъютант московского обер-полицмейстера Евгений Константинович Кобрин, который уже пару часов находился в усадьбе с несколькими подчиненными. Как показали домашние слуги, занимался он тем, что рылся со своими людьми в хозяйском кабинете и складывал в большие мешки документы Савельева: переписку, конторские и счетные книги, дневники; найдя золотые украшения с бриллиантами, Кобрин, по словам лакея, взял свою находку и отнес ее в комнату хозяйки. Сославшись на то, что вдове усопшего, которая на самом деле вместе с дочерью находилась в отъезде, сделалось дурно, князь убедил полицейских явиться завтра. Назавтра служивые действительно вернулись и опечатали пустой уже кабинет, а также шкафы с носильными вещами покойного, этажерку с бельем и прочую утварь.

– Вот так-так! – воскликнул я, когда Конев рассказал мне о результатах своих изысканий. – Прытко работали! Значит, вся прислуга подтверждает факт обыска и вывоза документов?

– Совершенно верно, – ответил мне адвокат. – А вы понимаете, что это для нас значит?

– Не совсем…

– Эти показания позволяют усомниться в достоверности полицейского протокола, который позднее вместе с подложным, как мы считаем, завещанием был подан в Гражданскую палату.

– Стало быть, если протокол подложный, то…

– То одного этого достаточно для оспаривания законности вступления Кобриными в права наследования.

– Простите, как это? Не понимаю!

Конев поправил на носу очки:

– Нарушение квартальным надзирателем порядка составления протокола и описи вещей покойного, – а к этой описи и было приобщено завещание, хранившееся у Савельева в доме и оглашенное позднее в Гражданской палате, – позволяет предположить злой умысел. Недоверие к описи, составленной с нарушением правил, заставляет нас сомневаться и в самом завещании, якобы найденном в кабинете покойного…

– И включенном в эту самую опись, – закончил я вывод Конева и хлопнул себя по лбу.

– Вот! Теперь-то яснее?..

Через день Данилевский-младший телеграфировал мне из Самары о том, что сумел встретиться с коллежским регистратором Ворониным. Как сообщалось, тот обещал за несколько дней расквитаться с насущными делами, и потому уже на следующей неделе я мог ожидать моего посланника вместе с обоими свидетелями в Москве.

Через пару дней произошло не менее важное событие, вселившее в меня еще большую уверенность в успехе нашего дела: за дебош в каком-то московском кабаке полиция взяла под стражу вновь вернувшегося в город приказчика Стратона Огибалова. Так как судом было предписано задержать его, чтобы допросить по делу о подлоге завещания, арест его случился весьма кстати. Правда, вел себя задержанный так, что его душевное здоровье оказывалось под большим сомнением, причем настолько большим, что перед судом арестованного пришлось подвергнуть психиатрической экспертизе. Впрочем, по словам Конева, профессор Овинов, долго изучавший проявление и течение разных душевных заболеваний, и опытный полицейский врач Конде по итогам наблюдений за пациентом Огибаловым подготовили заключение, гласившее, что тот, «несмотря на признаки алкоголизма, вменяем, вполне может отвечать за свои поступки и управлять собой, и действия его показывают больше стремление симулировать болезнь, нежели саму болезнь; указания на наличие умственного расстройства у пациента отсутствуют».

Обсудив эту новость, мы с Коневым сошлись в предположении, что явление буйного приказчика в Москве есть эпиграф к будущему сценическому представлению, подготовленному актрисой Элизой Лангер.

В разговоре с Коневым я предложил увидеться с Огибаловым, но адвокат строго-настрого запретил мне это, дабы не скомпрометировать и себя, и свидетеля: так открыто рисковать сейчас было нельзя.

Оставалось дождаться приезда Воронина с экономкой из Самары, а также даты обещанного второго судебного заседания.

Но второе заседание суда я предпочел бы и вовсе не вспоминать…

– Да будет вам, – говорил мне в своем кабинете Конев вечером того дня, когда мы с ним и со следователем Данилевским исключительно для поправки нервов открывали большую и пузатую бутылку-«кубышку» из темного стекла с португальской мадерой, отрекомендованную нам адвокатом не иначе, как «даром из числа подношений от благодарных клиентов». – Берегите силы! Я так и знал, что князь выкинет что-нибудь этакое!

– Вот только поди догадайся, что именно, – мрачно ответил я. – Оригинальности ему не занимать…

Конев кивнул, разлил темное крепленое вино по бокалам и втянул носом воздух.

– На то и щука в реке, чтоб карась не дремал, – он подмигнул нам с Данилевским-старшим. – Но придет время – подсечем и щуку. Да, думаю, господа, стоит дождаться окорока! Поверьте, моя кухарка прекрасно управляется с этим блюдом…

Тем ранним пасмурным утром в своем номере у Прилепского я подскочил на кровати от оглушительного стука кулаков в дверь.

На моем пороге стоял явно второпях одетый Конев. Из-за его спины обеспокоенно выглядывали коридорный и горничная.

– Немедленно собирайтесь, – приказал адвокат.

– Что случилось? – я заметался по комнате в поисках брюк и сюртука.

– Заседание суда назначено на сегодня! И оно начнется уже через четверть часа.

– Как так? Вы же сказали, что до него еще пара недель!..

– Я так предполагал, а у князя на сей счет другие соображения…

Натянув костюм, я трясущимися пальцами принялся суетливо завязывать узлом шейный платок:

– Но у нас ничего нет: ни свидетелей, ни заключения графологов!

– Тем не менее, – отрезал Конев, – мы должны быть в зале суда через пятнадцать минут.

– Что же будет?

– Будет хуже, если суд пройдет без нас.

Я накинул шубу, и мы, выскочив из дома, бросились в поджидавший нас экипаж.

В суде, казалось, о заседании заранее знали все, окромя нас: юристы, с деловитым