Точка после «ять» - Виктория и Сергей Журавлевы

в суд, я упираться не стану. Вас устроит такой мой ответ?

– Вполне.

– Тогда не забудьте расплатиться за мой обед с половым и пока что не ищите встреч со мной. Нам теперь не стоит показываться вместе. Завтра я отбываю обратно на разработки…

Приказчик оделся и вышел.

Я остался за столом лишь с одной мыслью в голове:

«Человек, поставивший фальшивую подпись под завещанием миллионщика, готов признаться в содеянном в суде…»

Будто первые трещины поползли по льду реки, и стало ясно, что половодье неотвратимо. Огибалов подтвердит, что духовная грамота Савельева – это подлог. И как только он это сделает, можно будет выдвинуть против князей обвинение в убийстве людей, связанных с завещанием. Пока не знаю, как, но я это сделаю!..

Вечером накануне дня первого судебного заседания я зашел к гости к Савельевым. Мое стремление в успокаивающем уюте купеческого дома скоротать время в ожидании завтрашнего, наверняка очень беспокойного, утра осталось неудовлетворенным, ибо здесь тоже все были сильно взволнованы. Аглая Петровна, и так обычно не отличавшаяся румянцем, была сейчас и вовсе белее простыни – она, сидя в гостиной в своем кресле, кажется, едва сдерживала вздохи, с трудом поддерживая нашу нарочито вежливую, беспредметную и совсем не клеившуюся беседу о каких-то повседневных пустяках. Надежда Кирилловна тоже была бледна и явно нервничала; вытерпев около получаса мое присутствие за своим столом, хозяйка поднялась и, привычно сославшись на мигрень, попрощалась до завтра и ушла к себе.

Как только дверь за Надеждой Кирилловной закрылась, наш разговор с Аглаей Петровной сразу оживился.

– Скажите мне, Марк Антонович, – спросила меня девушка, встав с кресла и подойдя к окну, – чего нам следует ждать от завтрашнего заседания? Чем оно может закончиться, и к чему нам всем готовиться?

– Завтра, полагаю, все должно быть довольно просто, – с напускным спокойствием ответил я. – Сперва суду зачитают суть моих претензий. Затем, вероятно, назначат графологическую проверку текста завещания, оглашенного в позапрошлом году. Наша сторона предложит выслушать показания свидетелей. Защита князя, допускаю, попросит время на подготовку ответа, и второе заседание отсрочат примерно на месяц.

– А потом?

– Потом, спустя некоторое время, пройдет допрос свидетелей, затем примут к сведению результаты исследований графологов, потом придет черед речей адвокатов, а уж затем свое решение примут присяжные, и будет оглашен итоговый приговор. Если слушания не будут постоянно переносить под надуманными предлогами, то все должно закончиться во вполне обозримом будущем. А уж что из этого получится – это как бог даст! Надеюсь, что он будет на нашей стороне…

– Значит, – перебила меня Аглая Петровна, – свидетели будут выступать не сразу, а лишь на следующем заседании?

– Совершено верно.

– Что же, значит, у меня будет время для того, чтобы как следует подготовиться. Нам нужно условиться, когда придет мой черед давать показания…

– Какие такие показания? – спросил я, поднимаясь со стула. – К чему это вы собрались готовиться?

Аглая Петровна подняла правую ладонь, словно стремясь усадить меня обратно на сиденье, пусть я и стоял теперь в полудюжине шагов от нее:

– Мы так и не обсудили, когда мне следует рассказать в суде о той истории с младшим князем Кобриным и заполученными им у меня с помощью шантажа векселями…

Кровь, ударив мне в виски, затем горячей колючей волной пробежала по щекам, затылку и темени.

– Я не намерен привлекать вас в качестве свидетеля, – стараясь справиться с дрожанием в голосе, ответил я.

– Вот как? – нахмурилась Аглая Петровна. – Это почему же?

– В этом совсем нет нужды. Простите меня, но я настаиваю: в судебном разбирательстве вы участвовать не будете.

– Но я же хочу подтвердить то, что видела векселя и настоящее завещание отца, которое хранилось у Миши Барсеньева. Кто еще сможет это удостоверить, если не я?

– О настоящем завещании в суде расскажет Данилевский, и этого будет достаточно. Ваш рассказ не поможет мне, но сильно навредит вам.

– Но я хотела бы внести и свою лепту…

– Испорченная репутация – не лучший вклад в это, и без того крайне рискованное, дело. Аглая Петровна, позвольте мне все-таки постараться уберечь вас от любых допросов.

На щеках девушки, сперва побелевших еще сильнее, теперь пятнами выступил багровый румянец.

– Как вы не понимаете, – воскликнула она, – я могу рассказать присяжным о том, как обошелся со мной младший Кобрин, и они наверняка сделают из этого выводы!..

– Какие же? Ветреная девушка просто хочет насолить бросившему ее жениху?

– Ах, ветреная? Напрасно я решилась довериться вам! Я была о вас гораздо лучшего мнения…

– Аглая Петровна, поймите, что в глазах присяжных все будет выглядеть именно так, и неважно, как оно было на самом деле!

– Не вам судить! – топнув ногой, отрезала девушка. – Довольно мне прятаться за чужие спины и подвергать других людей опасности! Я твердо решила обо всем рассказать!

– На исповеди – сколько угодно! – я повысил голос в ответ. – В суде же – нет, увольте! Мне не нужно от вас подобной жертвы!

– Да кто вы такой, – вспыхнула Аглая Петровна, – что смеете мне указывать и решать за меня, что мне следует делать, а что – нет?!

Она не сводила с меня взгляд прищуренных глаз, и каждая черта ее лица была напряжена. Мне бы очень хотелось, чтобы она сейчас разрыдалась, чтобы, возможно, я смог бы обнять ее, и она, положив голову мне на плечо, наверняка рассказала бы об обиде, о несправедливости и о той горечи, что накопилась у нее в душе с момента смерти ее отца. Мне бы пришлось шепотом просить ее успокоиться, уговаривать положиться на меня, позволить мне принять на себя всю горечь той чаши, что нам и так придется до дна испить в суде. Я говорил бы ей, что эта обида и ненависть разжигает ее и уничтожает ее саму, и все надо просто отпустить. Да, будет суд, и я приложу для победы все усилия, а от нее самой более ничего не потребуется. Ей стало бы лучше, и, может быть, после искренних, исповедальных слез я увидел бы в этой нежной девушке то тепло, доброту и жизнелюбие, которое порой проскакивало озорными искрами в глубине ее глаз, но мгновенно, будто залитый из ведра костер, угасало при упоминании фамилии Кобриных…

Но, увы, Аглая Петровна не плакала. Судя по ее стальному взгляду, которым она словно стремилась пронзить меня насквозь, отступать она не собиралась.

– Аглая Петровна, – произнес я, стараясь говорить как можно спокойнее, пусть меня уже изнутри трясло от гнева, – как только мой адвокат сообщит мне о том, что вы вознамерились свидетельствовать в суде, и