Точка после «ять» - Виктория и Сергей Журавлевы

защитника и вовсе отказался от ранее высказанных в мой адрес обвинений и затих. Подал голос он лишь тогда, когда конвоиры под руки выводили его из зала суда:

– Вызовите меня в суд еще раз, мой президент! Сегодня я нехорошо выступил! В камере моей до крайности сыро и душно! Я в крепости своей почти что герметически закупорен!..

Лишь громкий смех зала был ему ответом.

Глава XIX

Февраль – не самое лучшее время для долгого ожидания поезда на заснеженной и продуваемой всеми ветрами привокзальной площади, в особенности, если проделывать это приходится не единожды, а каждый вторник и пятницу с четырех и до шести часов пополудни – именно об этом в очередной раз напоминал мне замотанный в длинный алый шарф студент Данилевский, продрогший до костей и снова вернувшийся с Рязанского вокзала ни с чем.

На третьей неделе напрасных ожиданий меня начало одолевать волнение, пусть я и старался его прилюдно не обнаруживать: мы теряли главного свидетеля, без которого все дело рисковало, превратившись в дешевый фарс, рассыпаться прахом. Напрасно я пытался успокоить себя доводами о том, что актриса Лангер наверняка понимает, что делает! Время поджимало, и оттого мне становилось все тревожнее.

Но в один из серых морозных февральских вечеров Данилевский-младший после посещения вокзала не явился с докладом ко мне в гостиницу, как он это делал обычно. Прошел час, затем – второй, на улице давно стемнело, а Андрей все не показывался.

Силясь обуздать беспокойство, я пытался найти себе хоть какое-то занятие, но тщетно: страхи мои сгущались и росли, обволакивая меня клубящейся вязкой грозной тучей. Голос разума возражал: «Нет, к платформе не подойдет вагон с купе, забрызганным до потолка кровью бывшей актрисы! Нет, князь не встретит Элизу на перроне ударом кинжала в сердце, как поется в слезливых цыганских романсах! Все обойдется…» Но дышалось мне все равно тяжело, будто грудь мою придавили большой каменной плитой.

На четвертый час ожидания дверь моего погруженного в потемки номера распахнулась, и на пороге возник студент Данилевский.

Он улыбался.

Камень упал у меня с души.

– Марк Антонович, разрешите доложить! Снятые и оплаченные вами апартаменты заселены, а поездки на станцию прекращаются навсегда! – не снимая пальто и своего условленного алого шарфа, студент прошествовал мимо меня, плюхнулся в кресло и вытянул к печи ноги.

– Значит, она приехала? – спросил я, закрывая дверь.

– Это просто удивительно! Ради подобного зрелища я был бы готов еще месяц-другой встречать эти чертовы поезда! Нет ли у вас чего-нибудь выкушать, чтобы мне согреться? Какой же собачий холод на улице! У меня и сейчас зуб на зуб не попадает!..

– Чаю хотите? Или, быть может, вина?

– Второе будет лучше!

Я принес Данилевскому бокал и занял свое место напротив долгожданного гостя.

– Ваше здоровье, Марк Антонович, – он сделал глоток и расплылся в блаженной улыбке. – Помяните мое слово, всех нас в суде ждет восхитительный спектакль! Клянусь весами Юстиции!

– Давайте-ка по порядку, – ответил я, пусть и втайне разделяя добродушный настрой моего собеседника. – За вами никто не следил?

– Мы старались быть осторожными, – Данилевский пожал плечами. – Итак, представьте: стою я в этом несуразном шарфе в условленном месте, справа от выхода, и вдруг за спиной слышу: «Сударь, помогите даме с багажом и с поиском нумера!» Я обернулся на голос и…

– Что такое?

– Марк Антонович, это надо было видеть: черные как смоль волосы, собранные в тугую прическу, черные брови, очки в толстой оправе, потрепанная шляпка, очень скромное темное дорожное пальто и большие грубые ботинки. В общем, все так, как у этих дев, называющих себя «femme émancipée», и тех, кто рвется ходить «в народ». Удивительное создание! Мы шли к извозчику, а я все сомневался, не ошибся ли я, а если не ошибся, то как это князя угораздило избрать в качестве камелии такую странную особу… Поверьте, я даже на мгновение не вспомнил про ее актерское прошлое: так натурально она была разом решительной и угловатой, неловкой и категоричной! Мы уже сидели в экипаже, а она рассуждала что-то про народника Михайловского, журнал «Отечественные записки», писателя Достоевского… Достоевский, представляете себе? А я ведь и вправду поверил! Что-то мямлил в ответ и все думал, уж не перепутал ли я чего…

– Вы помогли ей устроиться?

– Конечно! Мы приехали в Вознесенский переулок, и я, как и было условлено, проводил нашу даму в снятые вами меблированные комнаты.

– И что она?

– Она осмотрелась, – Данилевский оттопырил нижнюю губу, – и, поморщив нос, говорит: «Я вас, Андрей Федорович, конечно, не задерживаю, но комнаты нетоплены, а на улице холодно. Не могли бы вы заказать горячего чаю в ближайшем заведении?» Оно и понятно: дама с дороги, да и появляться нашей «свободной женщине» на улице слишком уж часто не стоило, поэтому я мигом слетал в трактир и вернулся с горячим чайником и свертком с пирожками. Поднимаюсь наверх, подхожу к двери…

– И что же?..

– А она открыта! Мне даже как-то нехорошо стало… Вхожу и едва не опрокидываю на себя чайник: из дальней комнаты появляется умопомрачительная рыжеволосая молодая дама в длинном открытом зеленом бархатном платье с турнюром…

– Ах, уж это Елизавета Львовна умеет!.. – выдохнул я.

– Вот такой вот переплет! – воскликнул Данилевский. – Ничего общего с той эмансипе, что я встретил на вокзале, вообще ничего! Я стою, изо всех сил стараюсь смотреть ей только в глаза, – какие глаза, клянусь весами Юстиции! – а она мне и говорит: «Андрей Федорович, необходимо, чтобы вы знали и мою настоящую внешность: вы ведь, как я понимаю, на некоторое время станете единственной моей связью с наружным миром. А гримироваться, как в том вагонном купе, перед каждым вашим появлением у меня особого желания нет». Как отрезала!

– Актриса, что взять?.. – я рассмеялся.

– Ей-богу, в ту минуту я был попросту ошеломлен! – признался Данилевский. – А она стояла передо мной и явно наслаждалась оказанным эффектом. Вот уж женщина-хамелеон! Ловка и обаятельна! Не удивлюсь, если вдобавок еще и опасна…

– Вы угадали, так что будьте начеку!

– Да неужели? Я как-то не успел заметить в складках ее, прямо скажем, довольно откровенного наряда блеск оружейного ствола.

– Вам, юноша, еще рано знать, где такая дама может носить свой пистолет. Впрочем, в сторону все это! Вы поговорили еще?

– Да… Если это можно назвать разговором: дар речи ко мне вернулся, наверное, только на второй чашке чая, – зардевшись, Данилевский осушил свой бокал, и глаза его заблестели пуще прежнего. – Она просила передать вам, что ждет вас у себя вместе с адвокатом.

– Хорошо.