Наследство - Владимир Кормер

— О'кей! Нет, от таких, как Сергей Александрович Леторослев, надо держаться подальше! На хрен, извините за выражение, он мне нужен! Диссер я защитил. Что, я так и буду всю жизнь этого психа спасать да выручать? А он еще на меня телеги писать будет! Нет уж, дудки!

— Они все психованные, — подал хмельной голос Лев Владимирович. — И Танька, моя бывшая жена, психованная, и теща психованная…

— Они родственники? — Белоголовый, окончательно утративший свое веселое и ровное расположение духа и тоже боровшийся с хмелем, попытался бесстрастно поднять бровь.

— Танька воспитывалась с ним одно время. У его матери. Его мать бывшая графиня. Три карты, три карты, три кар ты! — запел Лев Владимирович. — Сумасшедшая старуха!

— Наталья Михайловна не сумасшедшая, — вступился Мелик.

— Как же не сумасшедшая, когда сидит в сумасшедшем доме?

— Она же не виновата, она хотела покончить с собой, а ее откачали и отвезли в сумасшедший дом. Не по своей же воле она там сидит.

Понсов опять мрачно заржал:

— По своей воле никто не сидит!

— Да, такие люди чувствуют, что не нужны здесь, и сами уходят из жизни, — обретши на миг ясное свое выражение, изрек белоголовый. Кажется, он готов был прибавить: и это замечательно! — но, будучи все же человеком осмотрительным, сдержался.

— Это уж точно так, — нахально поддакнул Лев Владимирович.

Мелик вспыхнул, ощутив наконец, как в нем подымается то негодование, которое должно было быть с самого начала.

— Вот как? Вот как вы рассуждаете? — закричал он, выбегая на середину комнаты. — Уходят из жизни, потому что не нужны тут? Хорошенькое дело! А как же им еще быть, если они не хотят здесь жить? Ведь вы же их не отпускаете! — еще более дерзко закричал он. — Они бы и рады выбраться отсюда иным путем, да ведь ничего не сделаешь!

— Евреев отпускают, — коротко бросил белоголовый.

— Прямой канал, — Понсов перевел сказанное на свой птичий язык. — Хочешь ехать — езжай. Не задерживаем. Ты же еврей?

— Я не еврей, — торопливо отрекся Мелик. — Зачем же я буду уезжать? Мне и здесь хорошо. — Его опять затрясло, как ночью. — У меня здесь друзья, я здесь родился, вырос… Но… Но это очень разумная мера. Очень разумная… Только как же на это решились? Это же невозможно. Это же разрушит систему!

— Как же, разрушишь ее! — загоготал Понсов. — Ее многие вроде тебя хотели разрушить, да ничего не выходит!

— Разрушит, обязательно разрушит! — решился подзуживать Мелик.

Возможно, он добавил еще что-то и как-то еще ему ответил Понсов, или даже была целая перебранка, но он не был уверен в этом точно. Он только почувствовал вдруг, как что-то такое неуловимо изменилось в окружающем пространстве, что-то треснуло и сдвинулось, и не знал, действительно ли это вовне или внутри его самого. Воздух как будто уплотнился настолько, что стало трудно дышать, и вместе с тем си ла тяжести словно бы перестала действовать на предметы, они поднялись с своих мест и поплыли. Он помнил, что так было с ним однажды в детстве, и только не мог восстановить точной картины. В памяти были уже сплошные провалы; как и тогда, в детстве, остались только какие-то не связанные меж собою фрагменты.

Он еще более или менее помнил начало того, что произошло дальше у Льва Владимировича: после каких-то его слов белоголовый будто сперва испугался, а затем взял себя в руки и, совсем побелев от ненависти, вскочил и двинулся к нему, по пути беззвучно приказывая что-то Льву Владимировичу.

Но Понсов опередил его. Подскочив к Мелику, он рванул его за руку, разворачивая лицом к себе и левой снизу несильно — видно, только чтоб напугать, — саданул его в пах. Мелик не успел отшатнуться.

— Не нравится тебе здесь?! — спросил, страшно выпячивая челюсть, Понсов. — Пошел на х… отсюда!

— В чем дело? — крикнул и Мелик, стараясь не поддаваться страху, отталкивая его и с ужасом краем глаза замечая приближение белоголового. Несколько мгновений они топтались, вцепившись друг в друга, причем Понсов спьяну безуспешно пытался поймать его руку и выкрутить ее, пока белоголовый не ударил ребром ладони им по рукам и не втиснул между ними свое плечо.

— Уходите вон, и немедленно, — разъяренно рявкнул он Мелику в самое лицо.

— Нет, вы подождите, вы меня не поняли! — попробовал сопротивляться Мелик, совсем теряя голову.

— Уходите отсюда вон!

— Вы меня не так поняли! Хорошо, я уйду, уйду, но я хотел бы вам сказать…

— Пошел на х… отсюда! — захрипел Понсов, стараясь отодвинуть товарища.

Сзади в это время как будто появился лысый с золотыми зубами, и Мелик бросился к нему, сбивчиво объясняя ему что-то, но сознание его уже помутилось, он не мог вразумительно сказать ни слова, его колотила дрожь, он, кажется, плакал, общая картина в памяти совсем распалась на мелкие куски. Он воспринимал лишь какие-то несвязные отрывки: багровое, перекошенное от боли и злости лицо лысого, который тоже требовал, чтобы он убирался вон, испуганную Валю, выскочившую из ванной комнаты и пытавшуюся утихомирить их, Льва Владимировича, делавшего вид, что он бессмысленно пьян, и бродившего вокруг них по комнате, напевая, с широкой блаженной улыбкой. Ему представлялось, что сам он упирался и растолковывал свою позицию белоголовому и Понсову довольно долгое время, и что они тоже были в конце концов совершенно пьяны и все качались и как бы плавали по комнате, и что они будто бы даже помирились и Мелик с Понсовым пожали друг другу руки.

Потом его, вероятно, все-таки вывели в коридор, одели и захлопнули дверь в комнату. Рядом с ним оказался Лев Владимирович, который взял на себя миссию довыпрово-дить его из квартиры, но Мелик снова заартачился, вырвался от него и, как был в пальто, обтирая стены, пробежал на кухню.

— Сейчас я уйду, позвоню только и уйду, — опускаясь на пол рядом с телефоном, говорил он Льву Владимировичу, который, по-прежнему бессмысленно смеясь, делал вид, что шалит, и не давал ему набрать номер, тотчас же нажимая на рычаг. Лев Владимирович наконец плюнул и оставил его в покое, и Мелик стал звонить всем подряд. Никто нигде не брал трубку, или он попадал не туда, но даже, возможно, он говорил с кем-то, во всяком случае, звук собственного нерас-члененного бормотания остался у него в памяти, как и ощущение унизительной беспомощности. Потом он, должно быть, уснул, сидя на полу. Сквозь сон ему стало мерещиться, что девки уходят, а все высыпали в коридор и уговаривают их остаться. Он поднялся и, едва не падая, ввалился в прихожую. Так оно и было: возмущенные девицы истерично отбивались там от наседавших на них мужиков.

— А, ты все еще здесь?! — завопил Понсов, бросаясь к нему и снова норовя снизу ударить его,

— Я не хочу тебя бить! — закричал и Мелик. — Мне противно тебя бить!

— Исусик! — заорал Понсов, но его уже оттаскивали обратно.

— Слушай, иди, Бога ради, — умоляюще попросил Лев Владимирович, прикрывая глаза рукой. — Надоело. Я устал, понимаешь? Я устал. — Лицо его было совершенно мертвым.

* * *

Мелик проснулся на лавочке в каком-то дворике наискось от дома Льва Владимировича. Было уже темно, зажгли фонари. В голове его гудело. Некоторое время он тупо сидел, приходя в себя. Постепенно разрозненные видения стали возникать в его раскалывающейся памяти и вместе с ними — безысходная ярость. Он пошарил глазами по земле, отыскивая обломок какой-нибудь водопроводной трубы или камень и воображая, как он сейчас ворвется наверх ко Льву Владимировичу и начнет бить их там всех насмерть, одного за другим. Ничего подходящего, однако, вокруг не находилось, Мелик в изнеможении откинулся опять на спинку лавочки, борясь с искушением улечься совсем. Наверное, он опять задремал. Вдруг раздались возбужденные нетрезвые голоса: прошли три неясные тени, поддерживая одна другую, оступаясь и раскачиваясь от одного тротуара к другому. Мелик узнал их, замер, но не тронулся с места. Затем он выбежал на мостовую и долго вглядывался им вслед. Их нигде не было видно. Он бросился наверх ко Льву Владимировичу. На лестнице было наблевано. Сам с трудом удерживая приступ рвоты, задыхаясь, он одолел подъем. Долго никто не открывал, и он уже решил, что из квартиры ушли все, повернулся, чтобы идти, когда за дверью раздалось шарканье. Открыла Валентина: сонная и слабая, она еле двигалась.

— Это опять ты, — вяло сказала она. — Чего тебе? Все уже ушли.

Он сделал вид, что не знает этого, и, отстранив ее, рывком распахнул дверь в комнату. Там на диване навзничь с мертвенно бледным закинутым лицом спал только Лев Владимирович. В шоферской комнате, видно, спала сама Валентина.

— Чего тебе? — повторила она. — Все ушли. И выпить нечего.

— Мне надо позвонить, — сказал Мелик,