Наследство - Владимир Кормер

В невероятном волнении, весь дрожа и приплясывая на своих худых, уже старческих ногах, он с трудом, расплескивая недопитое виски, поставил стакан на книжную полку и обеими руками попытался расстегнуть тугой ворот рубахи. Наконец ему это удалось, пуговица отлетела, он подраспустил галстук, злобно посмотрел на девку, которая, пожалуй что, переместилась теперь ближе к белоголовому, чем минутой раньше, и, напрягшись, продолжал:

— Новый строй чувственного восприятия становится, следовательно, вопросом практики, складываясь в борьбе против насилия и эксплуатации, за принципиально новые пути и формы жизни, когда полностью отвергается установившаяся система с ее моралью и культурой и утверждается право строить общество, где ликвидация бедности и тяжкого труда ведет к созданию мира, в котором чувственное и веселое, спокойное и прекрасное сделаются формами существования, а значит, и Формой — Формой с большой буквы — самого общества!

— Да-а, — вздохнул белоголовый, обращая свой открытый и дружелюбный взгляд то на Мелика, то на девку, — когда бываешь за границей, видишь всю бесчеловечность угнетения, присущего капиталистическому строю. Богатство соседствует с нищетой. В городах невозможно дышать…

— Сейчас, сейчас, — перебил его Лев Владимирович. — Вы не дали мне кончить, я сейчас кончу. Мне важна эта мысль. Я хотел сказать, что идея прекрасного выражает сущность эстетической морали, подводя общий знаменатель под эстетическое и политическое! — (Теперь он обращался уже к Мелику.) — Прекрасное, как объект желаний, принадлежит к сфере первичных инстинктов — Эроса и Тана-тоса. Мифы связывают воедино два враждебных начала — наслаждение и ужас. Красота обладает властью пресекать агрессию, красота сковывает и расслабляет агрессора… Красота спасет мир.

Те двое вели свою бессловесную игру: девка была тайно возбуждена и, пытаясь удержать свое ханжеское выражение, дико косила глазами в сторону белоголового, который не пускал еще в ход руки, но незаметно терся об нее плечом, локтем и коленом. Тем не менее собранность его была такова, что едва Лев Владимирович сделал паузу, как он сказал:

— Красота — это не только красота женщины или художественного произведения. Это также красота революции, массового революционного действия. Поскольку рабочий класс по-прежнему занимает ключевые позиции в процессе производства, является массовой силой и несет в капиталистических странах бремя эксплуатации, он остается историческим агентом революции. — Сказав это и бросив на них открытый и смелый взор, он вновь грациозно повернул свой ладный корпус к девке.

— Интересно, — сказал Мелик, борясь с чувством симпатии к белоголовому.

Лев Владимирович махнул на Мелика рукой и встал в позу, декламируя:

— Прекрасная Медуза превращает в камень всякого, кто взглянет на нее. Посейдон, лазурноволосый бог, возлежал с нею на мягком лугу, в постели из весенних цветов. И вот она убита Персеем, и из ее обезглавленного тела появляется на свет крылатый конь Пегас — символ поэтического воображения! Это ли не родство ужасного, священного и поэтического, но также и красоты и чувственной радости? Что ты понимаешь в этом, ублюдок?

Спохватившись, он вдруг быстро выскочил из комнаты, все еще шутовски приплясывая, как мальчик. Через мгновение он появился снова и из коридора поманил Мелика пальцем. Белоголовый и Мелик, взглянув друг на друга, рассмеялись.

— Что за человек? — спросил Мелик, выходя ко Льву Владимировичу. — Литературовед какой-нибудь, партийный, да?

Тот нетерпеливо и заговорщицки поманил его еще дальше, на кухню.

— Есть хочешь? Возьми там, за окошком, есть колбаса. Поищи чего-нибудь. Слушай, только знаешь что, позвони ка сначала девкам.

— Каким девкам?!

— Каким-нибудь, какая разница! — Он раздраженно закипел. — Ты что, не видишь, что нужны девки? У тебя же есть девки. Звони! Я своим не могу дозвониться, никого не застану, черт побери! Звони, не валяй дурака. Сейчас еще люди придут, Валечка твоя. Но этого мало, надо сегодня по гулять как следует. В ресторанчик сходим, столик закажем…

— Значит, Валю ты уже успел, сука, — с натугой сообразил Медик, совершенно ошеломленный всем поведением Льва Владимировича сегодня. — Но у меня все равно нет денег.

— Твою мать! — закричал тот театральным шепотом. — Успел, не успел! Причем здесь деньги! Будешь жрать на мои!

— А как же приглашать, если мы уйдем? — глупо спросил Мелик.

— Бог мой, какой ты все-таки болван! Пригласи туда, или здесь посидят, подождут. Я могу посидеть, их встретить, а вы вперед пойдете. Звони, звони, меньше разговаривай.

— Да я уже звонил сегодня, — уперся Мелик. — Никого нет дома. Рано еще.

— Кому ты звонил? Тогда было рано, а теперь уже почти два.

Мелик вдруг сообразил, что Лев Владимирович, конечно, только лишь ради этого и впустил его: хотел обеспечить девками себя и каких-то еще своих приятелей, которые должны будут скоро прийти: пообещал им, что будут девки, а у самого сорвалось.

— А что это за человек? — уже холодным тоном повторил Мелик.

— О, это человек что надо, — хвастливо сказал Лев Вла димирович, но хитро прищурился. — А девку видал? Между прочим, целка. Только врет все. Говорит: документы потеряла. Из дому ушла. Врет.

— Что-то странное у тебя сегодня настроение, — сказал Мелик. — Революция, Посейдон, целки… Ты и правда так думаешь?..

— А что тебе сделал плохого Посейдон? Посейдон, лазурноволосый бог, лежал с нею…

— Это повторение, — сказал Мелик.

— А ты — мудак. Тоже хорош. Бог у него, видите ли, умер. Сука! Зачем тогда лезешь?! Ну звони же, — Лев Вла димирович искательно приложил руку к груди. — Звони, сегодня нужно выпить, есть повод.

Мелик разом вспомнил, зачем его посылал сюда сумасшедший.

— А что за повод? — торопливо спросил он. Лев Владимирович погрозил пальцем:

— Тебе этого знать не дано. Видишь, выискался?

— С Танькой, что ли, опять сошелся? Решил на радостях гулять напоследок?

Лев Владимирович сделал какую-то рожу, но не успел ответить: в дверь начали трезвонить, балуясь, без передышки. Он бросился открывать.

* * *

Вошли сразу четверо, шумно и пьяно приветствуя его и белоголового, тоже высунувшегося из комнаты. Как и обещал Лев Владимирович, среди них была Валя, на которой Мелик два года назад подумывал жениться, чтобы принять сан. Увидев Мелика, она изобразила крайнее удивление, пьяный восторг и, подбежав к нему, широко обняла и стала целовать его мокрыми толстыми губами. От нее сразу пахло водкой, духами, потом, но также и еще чем-то весенним, загородным. За нею была еще какая-то незнакомая девка, за нею два мужика: один — пожилой, возраста Льва Владимировича, коренастый и лысый, другой несколько моложе, в спортивном пиджачке, с лицом отставного боксера, гангстерской, выдвинутой вперед челюстью, коротко остриженным прямым, посеребренным сединой затылком. Этот был, похоже, трезвей остальных, и фамилию его Мелик разобрал сразу, потому что мельком слышал ее однажды, прошлый раз находясь у Льва Владимировича, — Понсов.

Лев Владимирович суетливо носился туда-сюда, принося им стаканы, стулья и доставая теперь откуда-то коньячок, консервы и другую закусочку. Все были страшно возбуждены и веселы, будто после какого-то удачно закончившегося дня, хотя при внимательном рассмотрении — немного утомлены, особенно вторая девица: вид у нее был опухший, по мятый, лицо — брезгливое и неприязненное. Не лучше выглядел и лысый. Он, правда, пытался смеяться (обнаружилось, что все зубы у него во рту золотые) и рассказывать дальше про то, про что начал, вероятней всего, уже давно, про своего сына Васюху и про своих внуков — это был неж ный отец и дед, но у него только что случился шейный прострел, он не мог повернуть голову вправо, резкое движение причиняло ему боль. Они все четверо были где-то за городом — как понял Мелик из их отрывочных восклицаний, — лысого с золотыми зубами продуло; Понсов вел машину. Он и сейчас стал было отказываться пить, ссылаясь, что он за рулем, но лысый почти скомандовал, охая, хватаясь за шею и пытаясь скрипеть своими золотыми зубами:

— Пей! Как-нибудь доедем. Сам шоферил, знаю. Здесь два шага.

Тот осклабился на эту начальственную ласку; налил себе коньяку по-простому, сразу полный стакан, и выпил его затем в несколько глотков, как водку или воду, запрокинув голову и двигая мужественным кадыком.

Белоголовый дружески улыбался им всем.

— Ой, намучилась я сегодня! — шепнула Валя, по-хозяйски управляясь с магнитофоном, а затем подсаживаясь к Мелику и касаясь мокрыми губами его уха.

Мелик услыхал, как начальник с золотыми зубами спрашивает Льва Владимировича: кто это? — и как Лев Владимирович поспешно объясняет: это мой приятель, свой парень, он сейчас еще девочек приведет, только-только звонили. Тому, впрочем, было уже все равно: он держался за шею и крякал, пропуская рюмку за рюмкой в надежде унять боль. Лишь мысль о Васюхе поддерживала его: Васюха был военный переводчик и пока что гнил где-то в Тропической Африке, но денег у него было уже на две «Волги», и папаша предрекал ему будущность консула.