Рейтинговые книги
Читем онлайн Козленок за два гроша - Григорий Канович

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 85 86 87 88 89 90 91 92 93 ... 122

Как же ему, дурню старому, не пришло в голову подковать лошадь дома. Кузнец Исроел знает каждое копыто его лошади как свои пять пальцев. Свои пять пальцев Исроел, может, и хуже знает. Сколько лет он ее подковывал! Исроел подковывал, а он, Шмуле-Сендер, ему за это воду возил, ни гроша с него не брал.

Кроме Шмуле-Сендера, лошадь была еще у корчмаря Ешуа Манделя, дай бог ему выкарабкаться из ямы, куда он попал не по своей вине, да у балагура Файвуша: еврейская тройка — так их называли окрестные жители-литвины. Только его, Шмуле-Сендера, гнедая да еще гнедая Ешуа Манделя — одной они масти! — в живых и остались. А каурый Файвуша объелся какой-то травой и пал. Не было такого, чтобы евреи по лошади плакали. А вот когда околел битюг Файвуша, все местечко в голос рыдало. Да и было отчего! Файвуш никогда не отказывался подвезти какой-нибудь груз или путника, спешащего в Мишкине. Святой человек был Файвуш! И конь у него был святой!..

Следя за хромающей гнедой, Шмуле-Сендер вспоминал всех еврейских лошадей местечка, и от этих воспоминаний — во всяком случае, так ему казалось — шаг лошади сделался уверенный, не так стучало о серую, утрамбованную землю босое копыто, и спасительный дымок кузни почему-то был ближе, чем на самом деле.

Хотя и печалила Шмуле-Сендера мысль, что и без того скудные денежные запасы еще больше оскудеют, он все-таки надеялся, много с него кузнец не сдерет; не граф же к нему из Парижа явился.

А во всем виновата спешка.

Старик Эфраим спешил как на пожар. Пожар, конечно, пожар, врагу такой поездки не пожелаешь, но могли выехать и на день позже. Суд не роды. Роды и те затягиваются.

Легко рассуждать — не роды. А что же все-таки суд родит? Каторгу или…

Ой, лучше не думать!

Лучше думать о подкове.

О кузнице.

Шмуле-Сендер со всеми кузнецами находит общий язык — с евреями и неевреями.

Он уважает их работу. Не будь он водовозом, пошел бы в кузнецы. Жаль, здоровье подвело.

Шмуле-Сендер крикнул «тпру», слез с козел, подтянул штаны — господи, ну что они все время сползают! — подошел к лошади и ласково сказал:

— Ножку!

Гнедая уставилась на него, и Шмуле-Сендер, может, впервые в жизни подумал, что у его лошади еврейские глаза — печальные, с бархатной поволокой. Как он этого раньше не замечал! Еврейские, ей-богу, еврейские. И у козы старика Эфраима такие, и у собаки кузнеца Исроела. С кем поведешься, от того и наберешься. Воистину.

— Ножку! — повторил Шмуле-Сендер.

Лошадь тряхнула реденькой гривой, послушно подняла ногу, водовоз взял ее обеими руками, как фамильную драгоценность, как письмо своего счастливого белого Берла. Шмуле-Сендер всегда так — то, что дорого, берет обеими руками, чтобы удержать, не упустить, не дать в обиду.

— Да-а-а, — протянул он.

Подкова стерлась, истончилась, почти все ухнали выпали; из-под железного полумесяца сочилась густая, ярко-красная лошадиная кровь.

— Кровь, — сказал Шмуле-Сендер растерянно, как будто был виноват перед лошадью.

Старик Эфраим, Авнер и незнакомец, попросивший Шмуле-Сендера «подвезти его немножко в сторону Палестины», не дожидаясь приглашения, слезли и, держась за грядки, затопали по дороге, петлявшей в заболоченном ольшанике.

— Авнер, — не выпуская из рук вожжей, обратился к нищему Шмуле-Сендер. — Ты исходил всю Литву вдоль и поперек. Скажи, есть тут где-нибудь поблизости кузня?

— Наверно, — неуверенно ответил Авнер. — В последний раз меня подковывали тридцать лет назад.

— Тебе все шутки, — обиделся Шмуле-Сендер.

Он шагал рядом со стариком Эфраимом, как бы выражая ему свое сочувствие и извиняясь за себя и за лошадь. Ему, Эфраиму, трудней всего. Когда на базар едешь, и то боишься опоздать, а тут — не базар, тут — военно-полевой суд, приедешь в Вильно, а сына Гирша давно уж нет.

Шмуле-Сеидер натянул вожжи, и по натянутым вожжам, как по перекинутому через моря и океаны мосту, мысль водовоза от чужого сына перешла к родному, к белому счастливому Берлу.

Когда он, Шмуле-Сендер, вернется из Вильно, то обязательно застанет в Мишкине письмо. Береле пишет редко. Некогда ему, надо деньги делать, по-ихнему «мани». Пусть делает, Шмуле-Сендер потерпит. Все равно письмо человека не заменит. Что такое письмо? Клочок бумаги.

Клочок бумаги, а он его перечитывает по нескольку раз. И не только перечитывает. Когда от белого счастливого Берла приходит из Америки письмо, дома у них яблоку негде упасть — все местечко приходит, и стар и млад. Приходят и требуют:

— Читай!

И Фейга, обливаясь слезами, читает. Он, Шмуле-Сендер, в этих черных блохах-буковках не разбирается. Фейга, стало быть, читает, и все плачут от радости.

Господи, как немного надо евреям для радости! Всего два исписанных, пахнущих какими-то заморскими духами листочка. Белый счастливый Берл, видно, опрыскивает их, чтобы они здесь, в России, пахли его счастьем. Фейга, та их просто занюхала! Чуть что — вытаскивает из комода и — к носу, и давай целовать, целовать, целовать…

Говорил ей Шмуле-Сендер в молодости: Фейга, рожай! Нарожала бы четверых, сейчас бы так над этими письмами не дрожала.

Интересно, что это за запах, который так долго держится?

— Это особые духи, — говорит Фейга. — Их производят для родителей, оставшихся на чужбине.

— Вранье! — отрубает Шмуле-Сендер.

Шмуле-Сендер вспомнил и письма, и Фейгу, и, как водится, своего счастливого белого Берла. А пока он вспоминал, телега выкатила из ольшаника.

Впереди на покатом пригорке, как баба, подоткнувшая подол, присела деревня.

Шмуле-Сендер долго всматривался вдаль, желая, по-видимому, узреть своим цепким взглядом — удается же ему узреть Америку! — дымок над кузничной крышей.

— Дымит! — радостно объявил Шмуле-Сендер.

Только лошадь с надеждой глянула на дымок, Ни старик Эфраим, ни Авнер даже не подняли головы.

— Похоже на кузницу, — отозвался «палестинец».

Казалось, и он что-то вспоминал.

— Мой отчим, да откроются перед ним врата рая, говаривал: «Лучше быть наковальней, чем молотом».

Шмуле-Сендеру почему-то не понравились слова и рассуждения отчима «палестинца». Вот если бы его отчим сказал что-нибудь насчет того, как можно бесплатно подковать лошадь!

Как бы угадав мысли водовоза и чувствуя себя у него в долгу, «палестинец» сказал:

— Я заплачу кузнецу.

— Нет, нет, — воскликнул Шмуле-Сендер. — Пусть на храм останется. Вы же едете его возводить в Иерусалиме?

Благородство далось ему с величайшим трудом.

— Шестой день едем и даже не знаем, как вас зовут, — подольстился к нему Шмуле-Сендер.

— А у меня имени нет.

— Как же так — без имени?

— Приеду в святую землю и там какое-нибудь новое выберу. Из Священного писания.

— А чем плохи наши, здешние? — обиделся Шмуле-Сендер. — У меня их даже два. Могу одно уступить. Для этого не надо ехать в Палестину. Хочешь Шмуле — возьми себе Шмуле. Хочешь Сендер — назовись Сендером!

Но ни Шмуле, ни Сендер незнакомца не устраивали. Все, доказывал он, у него будет новое: и жилище, и работа, и имя. Пора смыть с себя рабство. Шмуле-Сендер насупился. Что же это за рабство? Может, его вполне можно смыть в деревенской или местечковой бане?

— Я заплачу, — сказал Эфраим. — Только не торгуй своим именем!

— Ах, Эфраим! Когда ее подкуют, — благодарно пропел Шмуле-Сендер, — моя лошадь летит, как птица. И мы с ней напоминаем знаешь кого? Илью-пророка на колеснице!

Дорога вела в деревню. Она петляла вдоль поля, на котором, налегая на плуг, поднимал зябь низкорослый кривоногий крестьянин. Когда плуг врезался в землю, до путников доносился ее подовой, теплый запах.

Крестьянин поднял голову, покосился на телегу и снова налег брюхом на плуг, оставлявший за собой черные борозды.

От земли, как от письма белого счастливого Берла, пахло чем-то далеким, светлым и недосягаемым; Шмуле-Сендер дышал всей грудью, как будто торопясь запастись этим боговдохновенным, этим подаренным ему неизвестно за какие благодеяния воздухом.

Лошади, почуяв друг друга, обменялись протяжно-восторженным ржанием, и от этой переклички, от этого зова на душе у Шмуле-Сендера стало легко и беззаботно. Как же так, думал он, прожить такую долгую жизнь и только в ее конце, на самом ущербе, узнать, чем пахнет эта чужая, эта родная, эта приковавшая его цепями земля, каков ее родильный, а не могильный запах.

Когда телега вкатила в деревню, за ней увязались чумазые белоголовые мальчишки. Они бежали следом и что-то выкрикивали.

— Что они кричали? — спросил Шмуле-Сендер у Авнера. Из них только он сносно знал литовский язык. Нищий, уверял Авнер, как и бог, должен говорить на всех языках мира. Протянутой руки мало: могут не понять. Вместо того чтобы подать милостыню, пожмут руку. А в рукопожатии что толку?

1 ... 85 86 87 88 89 90 91 92 93 ... 122
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Козленок за два гроша - Григорий Канович бесплатно.
Похожие на Козленок за два гроша - Григорий Канович книги

Оставить комментарий