Дочь вне миров - Карисса Бродбент

ним приходил надвигающийся ужас от того, что будет дальше — как лавина, грохочущая над нами, пока я сжимал в ладони первый разбитый камень.

Я знал, что это будет плохо. Но я все еще был застигнут врасплох тем, как сильно это поразило меня — просто увидеть Тисану, когда она проснулась. От одного взгляда на нее слова путались, а страх пронизывал меня насквозь, как битое стекло. Я знал, что у нее есть вопросы, и что скоро мне придется на них отвечать. И я знал, что был слишком резок, слишком отстранен этим утром.

Но я просто… не мог. Пока я не придумал, как противостоять всему этому, и не набрался смелости, чтобы снять крышку с ящика, который я закрывал почти десять лет. Скоро, говорил я себе. Скоро.

Но пока я просто шел.

Магазин находился на окраине города, где здания по-прежнему стояли вплотную друг к другу, но вдали от шума и суеты центра. Маленький, втиснутый между двумя гораздо более крупными предприятиями, он отличался величественностью — даже ступеньки перед входом были безупречны, растения аккуратно ухожены, бордовая краска блестела. Эсрен и Имат — гласила вывеска над дверью.

Она была не заперта. Я тихо проскользнула внутрь и прислонился к раме, чувствуя себя неловко.

Внутри практика была такой же аккуратной и причудливой, как и снаружи. Сразу за дверью находилась небольшая зона ожидания. Два сложенных бумажных барьера скрывали вход в заднюю секцию, и я слышала голоса сзади.

— Все еще не могу разжать эти пальцы, Целитель. — первый голос исходил от пожилого мужчины, в нем слышалось беспокойство. — И я сказал вам, что если я не смогу этого сделать, то не знаю, как я буду продолжать свою работу.

— Я понимаю. — голос Саммерина. Это не могло быть более разительным контрастом по сравнению с брогом его пациента — гладкий, ровный. — И с самого начала цель всегда состояла в том, чтобы убедиться, что вы полностью используете свою руку. Это происходит несколько медленнее, чем я ожидал, но это совершенно нормально.

Я сделал шаг в сторону, чтобы заглянуть за барьер. Я мог видеть спину Саммерина и лысеющую голову его пациента, покрытую солнечными пятнами.

— В человеческой руке двадцать семь костей и четыре основных сухожилия, — сказал Саммерин. — Когда вы впервые попали ко мне, двадцать из них были раздроблены, а три сухожилия полностью разорваны. Не говоря уже обо всех мышцах и коже, которые были разорваны. Видите? — послышался шелест бумаги. — Сегодня у вас осталось только пять сломанных костей, а сухожилия прекрасно растут заново. Нам просто нужно не торопиться, чтобы убедиться, что все нежные соединительные ткани прикреплены правильно.

Он говорил все это так, как будто это просто набор фактов, непоколебимо и мягко. Он был хорош в этом. Брать непреодолимое и спокойно делать его преодолимым.

Это не было сюрпризом — или не должно было быть сюрпризом. Но вот я заглянул в жизнь человека, которого называл своим лучшим другом, и меня сразу поразило, насколько я был эгоистичен, насколько бескомпромиссен. Я мог по пальцам одной руки сосчитать, сколько раз за последние годы я соизволил посетить практику Саммерина, в то время как он заходил ко мне четыре раза в неделю, чтобы убедиться, что я не повесился.

Все, что я пропустил, только для того, чтобы запереться где-нибудь в гребаной хижине и молиться на алтарь собственной изоляции.

Позади себя я услышал, как распахнулась дверь, и раздался знакомый голос.

— Макс? Что ты…

Но тут раздался удар! Потом треск! Потом осколки.

Когда я оглянулся, Мот лежал на земле в окружении разбросанных инструментов, битого стекла и опрокинутого бокового столика.

— Привет, Мот, — сказал я.

— Привет, Макс, — ответил он, немного смущаясь.

— Мотылек. Сколько раз я тебе напоминал… — Саммерин появился из-за барьера, затем остановился, когда его взгляд упал на меня.

— Макс.

Его манера поведения изменилась, став серьезной, как будто что-то в моем лице или позе говорило ему, что что-то очень плохо. И, конечно, как всегда, он был прав.

Я улыбнулся ему, что, вероятно, больше походило на гримасу, и слабо помахал рукой.

— Привет.

***

Саммерин терпеливо слушал, пока я рассказывал ему всю эту печальную историю.

Все это звучало так нелепо. Даже оскорбительно. В конце концов, он провел около восьми лет, держа меня вместе после войны, Ордена и Решайе, которые разорвали меня на части — держал меня вместе, как будто я был просто набором хромых конечностей, как любой из его гротескных трупов на поле боя.

И вот я здесь. Собирался вернуться в это снова. Пощечина.

Когда я закончил, он сидел молча, переваривая услышанное.

— Я понял, что что-то не так, — сказал он, наконец, — Когда ты добровольно появился на публике.

Я позволил себе слабый смешок.

— В свою защиту скажу, что в последнее время я был не слишком общителен.

Саммерин скрестил руки и наблюдал за мной, слегка нахмурив брови. Можно подумать, что после всего этого времени я лучше его понимаю, а не просто сижу здесь и ерзаю под его оценивающим взглядом, как ребенок, который ждет, когда его отругает родитель.

— Итак. — я прочистил горло. — Вот и все. И ты знаешь. Я имею в виду. Ты знаешь, что я должна сделать.

Он опустил подбородок в призрачном кивке.

— Да.

— Да? Я ожидала чего-то большего в духе: «Это ужасное решение, Макс, что, черт возьми, с тобой не так?»

Маленькая, лишенная юмора улыбка.

— Я точно знаю, что с тобой не так. — затем она померкла, когда он спросил:

— Значит, дело сделано?

Мой ответ причинил физическую боль.

— Договор крови и все такое.

Он поморщился.

— Это уродливо, Макс.

Уродливо — это самое доброе из возможных слов для того, что это было.

Когда я заговорил снова, мой голос был грубее, чем я хотел.

— Эти ублюдки должны знать лучше. Они видели, на что способна эта штука. Я не могу просто отпустить ее. И я не могу