Дочь вне миров - Карисса Бродбент

с моими, горячими на моей щеке, когда наши тела прижались друг к другу. — Не будь дурой.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Макс.

Прошло примерно тридцать семь минут, прежде чем я понял, что обманываю себя.

Неделю назад я вырвался из Башен, убежденный, что у меня нет иного выбора, кроме как отделиться от всего этого. Я отказался участвовать в интригах Ордена и помогать им использовать Тисаану еще больше, чем уже невольно использовал.

Я вернулся домой. И стоял там, на краю своего участка, пошатываясь от гнева, отчаяния и дезориентации, вызванной путешествием по Стратаграмме, и просто смотрел на него. Мой маленький каменный домик и это дикое, заросшее цветами пространство. Это был прекрасный день — солнце, легкий ветерок, порхающие бабочки и все такое.

Идиллия. Бастион мира и спокойствия.

И в этот момент я возненавидел его.

После смерти моей семьи я потерял годы на наркотики, вино и бесцельное блуждание. Возможно, более медленный вид самоубийства. И когда я, наконец, выбрался из этого саморазрушения, я построил коттедж, слишком удаленный от мира, чтобы беспокоиться. Я посадил сотни и сотни цветов и сказал себе, что они — все, в ком я нуждаюсь. Все равно лучше, чем люди, — бормотал я про себя. За ними проще ухаживать. Более предсказуемы. И гораздо красивее.

И, если честно, цветы не сделали того, что сделала Тисана. Они просто сидели там, покачиваясь на ветру, не собираясь подниматься и продаваться организации, которая разрушила мою жизнь. Мне не нужно было бегать и умолять их не заключать кровный договор с Зеритом Алдрисом.

Но они также были статичны и молчаливы. Они были проще, да, но они не шептали по ночам истории о потерянных землях, не шутили и не смеялись. Они были более предсказуемы, но у них не было мечты о лучшем будущем, амбиций, надежды. Они были красивы, но они не могли сравниться с живой красотой Тисаны, которая немного менялась каждый раз, когда я смотрел на нее, как будто я открывал новую захватывающую грань в каждом ее выражении.

Я просто стоял там, и в один момент меня поразила моя собственная самозабвенная трусость.

Я провел годы в самодовольной уверенности, что я каким-то образом морально превосхожу других за то, что уклоняюсь от мира, который жесток, несовершенен и сложен.

Моральное превосходство, мать его. Я, сидящий здесь наедине с цветами, пока Тисана страдала. Я, живущий в этом коттедже, который стал ее домом так же, как и моим, возвращающийся к бессмысленной жизни и говорящий себе: «Ну, это единственное, что я могу сделать».

Я опустился на колени. И в течение тридцати минут я сидел там, приходя в себя от того, что собирался сделать.

Когда я снова встал, мое решение было принято.

Теперь Тисана лежала, прижавшись к моей груди, и спала. Хотя я достаточно помнил о времени, проведенном с Решайе, чтобы понять, что это было больше похоже на потерю сознания, чем на «засыпание». Время от времени мои пальцы опускались к внутренней стороне ее запястья, ощущая теплое биение крови под хрупкой кожей.

Мне потребовалась неделя, чтобы привести в порядок свои дела, собрать необходимые материалы, связать концы с концами. В каком-то смысле я боялся приехать сюда. Но была и другая часть меня, которая испытывала странное, первобытное чувство облегчения, когда она прижималась ко мне. Как будто был восстановлен какой-то недостающий фрагмент головоломки.

Я был удивлен тем, как сильно я по ней скучал. И здесь, в этот момент, в размытости моего изнеможения и предрассветной тишины, было так нервирующе легко забыть, почему мы здесь.

Так легко забыть, что несколько часов назад я слушал, как она проживает мое самое ужасное воспоминание.

Назвать это странным было бы преуменьшением. Слышать фрагменты самого ужасного дня в моей жизни, прошептанные мне в ответ из уст человека, который стал мне так дорог. Вспоминать обо всем, что я уже потерял, глядя в глаза всему, что мне еще предстоит потерять.

Я боялся утра.

Интересно, как она посмотрит на меня? Теперь, когда она знала о том, что я сделал, и о монстре, который теперь жил внутри нее? Эта мысль пугала меня.

Но не так сильно, как следующая: Существо, разрушившее мою жизнь, теперь скрывалось за этими пленительными несовпадающими глазами. Я боялся того, как она посмотрит на меня, да. Но я боялся того, как я буду смотреть на нее, и того, что я буду чувствовать при этом.

Поэтому пока что меня устраивало только это — тишина.

Я не был уверен, сколько часов прошло, когда почувствовал, как она прижалась ко мне. Я приготовился выскользнуть из-под нее. Я мог только предположить, что как только она проснется, все станет невероятно неловко. А у нас и без того было чертовски много забот, не касающихся… чего бы это ни было.

Тисана подняла голову и посмотрела на меня, и я замер.

Я сразу понял, что это не она.

Глаза слишком сильно двигались. У Тисаны был ровный, пронзительный взгляд, но этот был повсюду, перескакивая с потолка на пол, с одеяла на меня.

Уголки ее рта изогнулись в нечто, лишь смутно напоминающее улыбку.

— Привет, Максантариус. — у нее не было акцента. От звука ее голоса без акцента у меня по позвоночнику пробежала огненная спираль.

— Решайе. — это слово прозвучало как низкое, задушенное рычание.

Ее взгляд устремился на меня, и то, как он внезапно стал пристальным, как-то еще более нервировало.

— Я скучала по тебе, — прошептала она, грубо и задыхаясь. — Я всегда знала, что наша история не была… завершена…

Ей — этому — пришлось с усилием вымолвить последнее слово, как будто она уже теряла контроль над собой. И прежде чем я успел отреагировать, выражение лица исчезло, ее глаза закатились и закрылись. Она стала настолько неподвижной, что я засомневался, двигалась ли она вообще.

Я откинул пряди черно-серебристых волос с ее лица. Вышла. Полностью. Почему-то она выглядела более спокойной, чем раньше.

Я резко выдохнул и привалился спиной к изголовью кровати, мое сердце