Верхом на раторне - Пэт Ходжилл

И всё же, было трудно не думать о том, какую власть давала возможность свободно перемещаться по сфере души. Трое, это позволяло разузнать массу вещей, если не уничтожить своих врагов целиком и полностью. Она представила саму себя, смертоносную и вооруженную, прорезающую себе путь через прогнившие участки сферы, прямо к самой двери Мастера. Но зачем останавливаться на этом? Почему бы не выследить монстра в его лабиринте и не уничтожить раз и навсегда? Как можно иметь подобную власть и не использовать её?

Немезида.

Слово возникло из темноты как резкий кашель, как будто кто-то пытался избавиться от затычки в горле. Вместе с ним пришёл смрад горелого меха.

Что ты сейчас делаешь?

Имя потянуло её к себе, но не так сильно, как это сделало слово Джеймс. В конце концов, хотя она определённо была шаниром возмездия, немезидой, связанной с Тем-Кто-Разрушает, она всё ещё не была самой Немезидой, воплощением Третьего Лица Бога. Чёрт побери, что она до сих пор такого сделала, кроме того, что защищала себя… и выпотрошила прогнившее знамя в чужом образе души… и привязала своей кровью раторна.

Где же жеребёнок? Что, если она действительно убила его… но если бы это случилось, она бы узнала или нет? Она стала погружаться глубже, в свою собственную душу, в ту её часть, которая болела как перенапряжённые мышцы. Его слабость послала дрожь через её руки и ноги. У него не хватит выдержки и выносливости на всё это. Она чувствовала его изнеможение, угрожающее навредить им обоим.

Нет, сказала она самой себе. Будь сильной. Будь гневной.

Эта чёртова кошка, проклятый аррин-кен. Если он тоже должен красться по сфере души, почему бы ему не отправился за Ведьмой, мучающей Бренвир? Так многое прогнило в Кенцирате, и на виду и скрытно. Честь извращалась и изгибалась, пока не стала для некоторых хайборнов ничем, кроме Законной Лжи, и нарушить её почти ничего не значило. И где же судьи, которые должны призвать таких клятвопреступников к ответу? Что за черви прежде и сейчас подкапывают изнутри ткань Трёх Народов, так, что всё, в результате, готово обратиться в руины?

Её горло болело. Она выкрикивала свои вопросы в темноту. Теперь она ждала ответа.

Ничего.

Затем, очень слабо, она услышала, что её кто-то завёт: «Родич Кинци. Приди. Прошу».

Когда она повернулась в сторону голоса, перед ней висел ещё один гобелен. Он изображал сад в разгар цветения и всё цветки были белыми. Оттолкнув его в сторону, она вступила в Лунный Сад.

V

На мгновение Джейм подумала, что находится в настоящем саду в Готрегоре, который она обнаружила прошлой зимой, во время своих беспрерывных блужданий по пустым восточным залам. Он занимал потайной внутренний дворик, примыкающий к Тропам Призраков, где до резни жили женщины её дома, и в ту раннюю весну, когда она в последний раз его видела, он был заполнен буйством подснежников.

Таким он и остался, хотя год давно перешёл в лето. Больше того, в полумраке мягко светились высокий окопник, кружевной тысячелистник, фиалки и черноголовка, в то время как пыльца плавала, мерцая, в неподвижном воздухе. У северной стены росла цветущая яблоня, которой здесь прежде не было. Под ней сидела бледная леди, положив к себе на колени голову раторна.

«Баю-баюшки-баю[37], напевала она тихим голосом, поглаживая его белую шею и гриву. Спят луга, пропали мухи…»[38]

— Образ души Киндри?! — озадаченно спросила Джейм. — Как ты сюда попала?

Леди сделала паузу и подняла голову, правая половина лица отвёрнута в сторону. Кто такой Киндри?

Её губы не двигались. Они никогда не двигались, осознала Джейм, когда она говорила, и так было только тогда, когда она носила облик женщины.

— Правнук Кинци. Он родился в этом саду — в реальном саду, я имею в виду. Его мать, Тьери, внучка Кинци, умерла здесь.

Она бросила взгляд на южную стену, где должно было висеть посмертное знамя Тьери. Мох и тени создавали намёк на мягкое, печальное лицо на камнях, но ничего больше там не было. Касаясь этого момента, она предполагала, что, хотя все образы души уникальны, люди должны были создавать их на основе чего-то им знакомого. Ей бы понравился сад в качестве её собственного прибежища души, хотя в её варианте он бы, вероятно, был полон зарослей плотоядных маргариток и порхания блестяще-крылых бабочек падальщиц драгоценная челюсть[39].

Белая Леди покачивала головой. Имена, имена, имена. Никогда не рождённые, не жившие, не умиравшие. Её рука постепенно поднялась к спрятанной щеке, коснулась её и отдёрнулась прочь. Кто-то ранил меня. Кто? А моя леди мертва? Нет, нет, нет. Это всё плохой сон, как и ты. Уходи прочь.

Она снова согнулась над жеребёнком, вполголоса напевая,

Мечтай о друзьях, что никогда не лгут,и о любви, что никогда не умрёт…[40]

Весь сад имел странную структуру, лучше всего видимую уголком глаза, своего рода перекрёстную штриховку.

У Котла Тёмного Порога, винохир, говоря о Кинци, сказала, что кровь матроны поймала её душу в ловушку, пролившись на ткань одежды, в которой та умерла.

Джейм коснулась ближайшей лилии. Её белые лепестки выглядели как прохладный живой бархат, но ощущались как грубая, влажная ткань. — Я думаю, — сказала она, — что мы находимся на обратной стороне посмертного знамени Леди Кинци.

Однако, если это был остаток образа души её прабабушки, не могла ли какая-то её часть всё ещё обитать здесь?

Но жизнь обязательно окончится в тоске,Так что спи, засыпай под мою колыбельную.[41]

В саду замерцал квадрат света свечи, серебря траву и цветы, предавая теням оловянный блеск. Он падал из открытого окна, расположенного высоко в северной, внешней стене, где начинались Тропы Призраков. Во время своих визитов сюда во плоти, Джейм обратила внимание на это замурованное отверстие, но так и не узнала, кому принадлежал этот чудесный вид на сад внизу, и уж тем более, почему его заложили кирпичом. Теперь, в открытом окне стояла фигура, тёмный силуэт на фоне мерцающего света. Она слышала, что Кинци была маленькой изящной женщиной, и такой же была эта безмолвная наблюдательница, хотя на её лице ничего нельзя было разглядеть. Но что за длинную тень отбрасывала эта крошечная фигурка, пока убийцы не укоротили её.

Джейм внезапно почувствовала себя крайне неловко. Она всё ещё носила остатки одежды Эрулан, выглядящие немногим лучше лохмотьев, и у неё не было маски на лице. Кроме того, тряпки воняли остаточными миазмами разорванного гобелена. В этот раз она не только прибыла неподходяще одетой, но и воняла как открытая сливная труба. Она поприветствовала фигуру в окне со всем достоинством, которое смогла в себе собрать. Возможно, тень слегка кивнула в ответ, возможно нет. Жизнь, смерть и бездна времени лежали между ними.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});