Ночной сторож - Луиза Эрдрих

откинулась назад, и перед ней предстали глаза этой женщины. Лолита Леброн. Viva Puerto Rico. Она так сильно хотела, чтобы ее страна жила, что готова была убивать. Было ли с ней что-то не так? Или это с Патрис было что-то не так? Если бы их показания не сработали, если бы они потеряли свой кусочек вселенной, если бы ее мать была вынуждена жить в городе, что ее бы убило, если бы Вера так и не нашлась, если бы, если бы… Если бы сенатор Артур В. Уоткинс стоял перед ней на коленях и его жизнь была в ее руках… Что, если это… Что, если это? Мистер Самодовольный Рот. Мистер Ханжество. Он был бы в опасности, подумала она. «Когда я в ярости, я все делаю идеально».

На обратном пути Патрис спала особенно плохо. Каждый раз, когда она собиралась заснуть, в ее сознание вклинивался какой-нибудь образ. Иногда ее руки казались руками матери. Она видела, как они, сверхъестественно сильные, смыкались на шее Веснушчатого, или на шее Берни, или на шее сенатора. Патрис пыталась избавиться от этих картин, но они возвращались. В ней обитал мстительный, буйный, даже кровожадный дух. Тот самый дух, который наслал птицу, клюнувшую Баки в лицо. Вернувшись домой, она прибралась в парильне и попросила мать помочь ей избавиться от этих мыслей.

Мозес

Он скучал по своей жене. Она была маленькой аккуратной доброй женщиной с дерзкой улыбкой. Они не разлучались с детства. Ни дня он не провел без нее. Это было самое долгое расставание. Он взял с собой один из ее вязаных шарфов, красный, и ночью спал, прижимая его к лицу, даже в поезде. Дети называли их «старолюбами», потому что их любовь была именно такой – старомодной. Они держались за руки. Целовались. Называли друг друга ниинимоше. «Доброе утро, моя милая малышка», – говорил он ей каждый день, когда просыпался. Он был в ужасе, боясь, что с ней приключится беда, пока его не будет. Может, следует позвонить ее двоюродной сестре, которая живет в городе, по телефону? Может, теперь это стало дешевле? Если бы что-то случилось, прислали бы телеграмму, несколько раз сказала Джагги. Он зря беспокоится. Но чувство, будто что-то должно произойти, не отпускало его, и он вышел вместе с Томасом, надеясь отвлечься. Во время остановки в Миннеаполисе они планировали найти на железнодорожном вокзале табачный магазин и купить себе и Луису несколько сигар.

Томас

Когда Томас шел с Мозесом между высокими богато украшенными железными колоннами, он понял, что в течение какого-то времени чувствовал себя не в своей тарелке. Странное ощущение подкралось незаметно. О, он знал, что у него не все в порядке с психикой. Кто другой выдержал бы все, что на него обрушилось, без последствий? Но и физически ему сейчас тоже было не по себе. Он прислонился к колонне, переводя дыхание. Силы покидали его. Острая боль подкрадывалась к правой стороне лица. Мозес повернулся и поманил за собой. Томас продолжил идти, надеясь, что преодолеет слабость.

Джагги

– О, пускай они идут искать свои вонючие сигары, – засмеялась она. – Мы проторчим здесь битый час, девочки. Давайте найдем, где подают кофе, и попробуем городские пончики. Амбе!

Томас

Узорчатые плитки пола поднялись и устремились к нему. Он встал на четвереньки, а затем нырнул вниз, в беспросветную тьму. У него появилось ощущение, будто он стал крошечным. А окружающий мир, это чудовищное пространство, разрастался, становясь все больше и больше, напоминая полный воды космос. Он сознавал, что где-то там, наверху и повсюду, есть какие-то завихрения. Признаки движения. Крики и призывы. Он должен был игнорировать все и продолжать плыть, опускаясь ниже и ниже, несмотря на то, что окружающая чернота становилась густой и непроницаемой. Он едва мог двигаться. Он должен был найти в себе крупицу силы, затем еще одну, еще меньшую крупинку, чтобы и дальше тянуться ко дну этой черноты. Он должен был достичь дна, прежде чем сможет подняться. Это была задача для настоящей ондатры.

– Анди? – спросил он, просыпаясь. – Где я нахожусь?

– Вы находитесь в больнице. У вас случился инсульт.

Перед ним стояла высокая белая медсестра с желтыми волчьими глазами и с гривой седых волос. Он бы не удивился, увидев заостренные уши по обе стороны от ее накрахмаленной и сверкающей белизной шапочки.

Он спросил:

– Вы закончили измерять землю?[118]

Он был пылинкой, которую она могла стряхнуть со своего хвоста. Ее длинные зубы были покрыты пятнами. Он понял, что волчица действительно закончила измерение, и его сердце сжалось в груди.

Если

Первый слой сделанного из одеял конверта стирали каждый день. Следующий слой – каждую неделю. Верхний слой представлял собой искусно расшитую бисером шерстяную материю цвета индиго. Белая виноградная лоза, украшенная бисером, была тропой жизни. Кленовые листья, разноцветные розы и любимые орнаментальные узоры Жаанат ответвлялись от виноградной лозы. Лесистая Гора уложил Арчилла на заспинную доску, поправил набитую пухом рогоза подушечку под попкой ребенка и его тощими бедрами. Как только Арчилл оказался на заспинной доске, он успокоился и захотел спать. Лесистая Гора отнес колыбель к кровати Поки и положил на нее. Он ощущал волнение, потому что они с ребенком оставались в доме одни. Время было идеальное. От печки исходил жар. Жаанат ушла собирать можжевеловые ягоды. Если бы Патрис была здесь, он попросил бы ее вновь о том же самом. Выходи за меня. Он не мог так жить. На этот раз она скажет «да», ведь скажет, правда? На столе стоял чайник с недавно вскипевшим чаем. Он услышал снаружи шаги, но не мог понять, чьи они. Кто-то разговаривал. На бегу. Его сердце заколотилось так, словно он вышел на ринг.

В дверях появилась женщина. Лесистая Гора учащенно дышал, у него слегка кружилась голова, рот приоткрылся. Он вообще не знал, что сказать. Это была не Патрис. На пороге стояла незнакомка, или, по крайней мере, он так подумал вначале. Ее глаза глубоко запали, а лицо выглядело таким худым, что зубы казались огромными. Внешний вид дополняли коричневая парусиновая куртка, комбинезон и коричневая вязаная шапочка. Он уставился на нее, когда она спросила:

– Что ты здесь делаешь, Лесистая Гора?

Он покачал головой.

– Разве ты не помнишь меня? Это я, Вера.

Седобородый мужчина вошел следом за ней, наклонив голову, с застенчивым ошеломленным выражением на лице. Внутри было темно, и он несколько раз моргнул, пока его глаза не привыкли к полумраку.

– Я не останусь надолго, – проговорил он. – Моя собака в машине.

Вера посмотрела на него долгим взглядом. Затем она поднялась на цыпочки и сняла со стены семейное ружье. Она попыталась отдать его спутнику, но тот не взял.

– Пожалуйста, – попросила она.

Ее лицо было напряженным. В глазах стояли слезы. Мужчина улыбнулся, его зубы слабо блеснули сквозь бороду, глаза были несчастными. Он поднял руки вверх и сказал, что ружье им еще понадобится. Затем он повернулся и вышел за дверь.

Арчилл издал тихий звук, и Вера распахнула глаза. Она уставилась прямо