Иные песни - Яцек Дукай

Иероним Бербелек въехал в Коленицу после двух бегемотов, которые, до конца разгромив южную башню и окружающую ее стену, сразу же взялись давить высоко наваленные уличные баррикады.

За окнами и на крышах окружающих зданий могла скрываться сотня москвичей с кераунетами. Стратегос не спешился, не скрылся за рядами вистульцев, любой без особых проблем мог его подстрелить — на белом хумие, в блестящем нагруднике, с обнаженной головой и открытым лицом, под родовым штандартом, его было видно и можно было узнать издалека.

Но никто не стрелял.

От сохранившейся после прохода бегемотов боковой баррикады подбежал Сеок Ногач, старый сотник гаэльской пехоты.

— Их нет, эстлос. Отступили пару десятков минут назад, все. Вон там стояли картечницы — так нету, с собой забрали. Погляди, эстлос!

Слева, из глубины ближайшей поперечной улочки выбежал конь в полном приборе, с привязанной к луке седла белой простыней. Подкованные копыта твердо били по мостовой. Конь заржал, завертелся на месте, помчал назад; простыня тянулась за ним шлейфом.

Стратегос спешился с хумия, кивнул Оболу и Янне.

— Входить пехотой, квартал за кварталом. Сначала стены и башни — Сеок поведет. Хоррор — за мной. Прекратить обстрел. И пусть кто-нибудь остановит этих чертовых звонарей! Пошли.

На улицах ни души. Тучи дыма от горящих кварталов (северо-западной, западной) поднимались в неожиданно ставшем безветренным небе словно кладбищенские привидения; и они шли приблизительно в том же направлении, под ковер пепла, к зареву пожаров. Аурелия выдвинулась на пол-шага перед стратегосом. В этой пустоте и неподвижности, в тяжелых вечерних тенях, в смраде земного города — она считывала десятки неясных угроз, угрозы очевидные и такие, которые лишь предчувствовала, для себя и для него. Это была уже не война, нечто иное, нечто большее, так на войне не поступают.

Она вспомнила одно из любимых изречений отца: «Недостаточно, что я одержу победу. Мои враги должны еще проиграть».

Стратегос Бербелек шел медленно (за ним черные ряды Хоррора, нажившись двойными, тройными стволами и кривыми лезвиями), разглядываясь по сторонам, останавливаясь на каждом перекрестке. Подзорной трубой, которую держал в левой руке, постукивал по высоким голенищам кавалерийских мягких сапог. С любопытством заглядывал в перспективу улиц, мимо которых они проходили. Ему необходимо было хорошенько запомнить эти улицы. Иронично усмехался.

Рынок. Во всяком случае, площадь, к которой стекаются улицы. Посредине два колодца с низкими срубами. Но прежде всего — люди. В первый раз они встретили живых защитников Колесницы.

Впрочем, здесь были не только горожане, но еще солдаты Урала и Москвы: несколько вооруженных людей, сидящих на срубах и стоящих вокруг них. Еще больше солдат стояло сзади, в двух узких улочках — пара на лошадях, все с оружием в руках. Аурелия высматривала штандарт Ашавиллы. Ситуация была, по крайней мере, странная; все они, казалось, чего-то ожидали. Неужто и вправду ожидали прибытия Бербелека?

Потом она не раз будет размышлять: а что здесь, собственно, происходило? Что разыгралось в Коленице перед входом Бербелека с войсками, что, войдя, застали именно такую ситуацию, которую застали — этот молчащий, неподвижный театр вокруг колодцев и готовых бежать солдат, стиснутых в северных улицах? Что они сказали один другому, что думали, что делали — до того, как пал занавес полной перепуга тишины?

Это потом — а тогда Аурелия, не задумываясь, прыгнула к стратегосу, заслоняя его огненным вихрем. Хоррор разбежался в две стороны, вливаясь в рынок под стенами домов, заскакивая вовнутрь их через окна и двери, раздались первые выстрелы и крики раненных, убиваемых, треск разбиваемой мебели; угольные воины вдирались все глубже, занимая очередные дома, очередные этажи…

Никого уже не ожидая, стратегос шел к колодцам. Собравшиеся там москвичи вскочили на ноги — семеро мужчин, две женщины — все так же, без слова и без какого-либо объясняющего жеста; бегающие глаза, ничего не выражающие лица, нескоординированные движение, лысый уралец потянулся к опиравшемуся о сруб кераунету…

Аурелия метнулась из замаха бедренных эпициклов, низвергнулсь на него в облаке багрового жара; плащ удальца загорелся еще до того, как она рассекла мужчину правой вихрукавицей вдоль позвоночника, а поднятой орбитой ураноизы левого околоплечника снесла ему голову.

Они разбежались во все стороны, путаясь в собственных и чужих ногах. Аурелия переломала оставшиеся кераунеты.

— Ты! — рявкнул Бербелек.

Лунянка оглянулась.

Стратегос указывал на одного из удиравших мужчин, высокого брюнета в доспехах, украшенных перьями феникса; тот убегал тылом, не отводя взгляда от Бербелека — он, скорее, шел, чем бежал, шажок за шажком — теперь же застыл.

— Ты! — снова рявкнул Бербелек и указал рукой в рукавице покрытую пеплом мостовую у своих ног.

Цудзыбрат сделал шаг вперед, левая нога, правая нога, раз, другой — стратегос не отвел взгляда, не опустил руку — все ближе и ближе, у него дрожали губы, ему очень хотелось отвести взгляд от лица Бербелека, но не мог, потому лишь сжимал кулаки и трясся все сильнее, на последнем шаге он пошатнулся, как будто его покинули остатки сил, и пал перед Бербелеком на колени, с протяжным, животным воем охватив того за ноги и прижимая к ним голову, ниже, еще ниже, пока, наконец уже не целовал, вылизывал, слюнявил покрытые грязью сапоги стратег оса, а тот глядел на него сверху, о чем-то задумавшись. Аурелия не понимала, что означает эта легкая гримаса, ироничное искривление губ, усмешка — не усмешка, что он испытывает, когда вот так похлопывает Крыпера Цудзыбрата по голове и что-то успокаивающим тоном урчит:

— Ну ладно, ладно уже, таак, я знаю, Крыпер, уже скоро, болеть не будет, ну, ну, ну…

Той ночью впервые не прошел дождь. Крыпер Цудзыбрат горел до самого утра.

Σ

ФЕРУС, АУРЕУС, ЭТХЕРУС

«Тучелом» бросил якорь у барбакана[21] острога уже ночью, домашних разбудил лай собак. Аурелия спала на палубе оронеигесового аэростата каменным сном, собственно, для нее уже началась лунная ночь, тело требовало отдыха, тело и разум, несколько сотен часов ежемесячной летаргии. В конце концов, ее разбудили силой, поскольку стратегос отсылал «Тучелома» с очередной миссией, и нужно было всех пассажиров переместить в двор острога. Тогда-то она впервые увидела родовое владение Бербелеков-из-Острога.

Она увидела леса. Каменный барбакан, соединенный воздушным помостом с остатками защитной стены, был повернут к юго-востоку, поскольку именно оттуда подходила к вершине холма дорога, ведущая от реки и прудов, здесь когда-то находились ворота и защищающие их башни. Теперь же, от всех этих топорных фортификаций остался один только барбакан, и именно к нему прикрепили веревочные трапы и железные якоря «Тучелома». В дрейфе он всегда поворачивался ангелом в сторону ветра. Аврелию разбудили после четырех, ветер дул с востока, поэтому, когда она спустилась с правого борта на вершину барбакана, то увидала бесконечную панораму пущи, тянувшейся вплоть до южного горизонта, до едва видимой, затуманенной линии гор. В эту пору дня солнце окрашивало все, накладывая медовый отблеск на зелень, зелень и зелень — Аурелия стояла над целым морем зелени. Заспанная, зевающая, она позволила провести себя по внутренним лестницам барбакана, через двор имения и на этаж его западного крыла, где без слова погрузилась в пахнущую весной Земли постель, заново погрузилась в свой огненный сон.

В очередной раз она проснулась среди ночи, боль полного мочевого пузыря заставил ее схватиться с постели; какое-то время она не понимала, где находится, что это за тюрьма такая ледяная, только лишь коснувшись холодной, кирпичной стены, вспомнила Бербелека, Землю и Острог. Аурелия вышла в темный коридор. Прикусила язык, кожа засвербела, в тусклом свечении собственного пота она нашла лестницу и двери, ведущие на задний двор, там сразу же начинался одичавший сад и — без перехода — лес. Наверняка, во дворе имелись купальные помещения и санитариум, но лунянка и не собиралась их искать — присела за низкой вербой. Красная от пыра моча прожгла траву, в воздухе повисла резкая вонь. Возвращаясь через двор, девушка заметила темный силуэт на лавке под стеной дома. Она остановилась, стиснула кулаки, сделалось светлее. На лавке сидела старуха, завернутая в цветастую шаль, в седых волосах выделялся коралловый гребень. Старуха глядела на Аурелию, щуря глаза. Затем пошевелилась, левой рукой выгладила черную юбку, правой же подозвала лунянку; блеснул перстень с синим камнем.

Аурелия медленно подошла к ней.

Женщина повторила жест, и девушка присела возле лавки; теперь старуха могла присмотреться к ней, не задирая головы. Она провела холодными, костлявыми пальцами по щеке Аурелии, по безволосому черепу, снова по щеке, шее, ключице, груди, предплечью. Где-то в глубине чащи завыл волк. Женщина тепло улыбнулась; Аурелия тоже ответила улыбкой.