Иные песни - Яцек Дукай

— И ты начал бояться? — Аурелия сплюнула, грязь у ее ног тихо зашипела. — Хоррор появится с минуты на минуту.

— А если не появится?

— Ночью стратегос поведет на генеральный штурм.

— Прекрасно! При моей удаче, получу рикошетом на первой же минуте. И кто тогда обеспечит мне безопасный перелет на — сама знаешь куда — кто?

— А что — я? — отшатнулась лунянка.

— Не уважаешь клятву своего господина? — Антидектес даже замахал худыми руками. Он был выше Аурелии, а поскольку еще стоял на ступенях своей жилой повозки, то высился над ней на пару пусов. Девушке приходилось задирать голову. Пускай еще раз махнет, подумала она, и подкопчу ему лапы.

Ей с самого начала не нравился договор, заключенный между Бербелеком и Антидектесом. Стратегосу эгиптянин был нужен, в основном, чтобы переубедить крыс сомневающихся кратистосов, что это именно Чернокнижник стоит за Искривлением и адинатосами в небесных сферах. Аурелия все еще не была уверена, провозглашал ли софистес, сам в нее веря, либо его ложь была оплачена — в таком случае, он замечательно вошел в форму этой лжи. Так или иначе, его ценой был перелет на Луну и свободный доступ к библиотекам Четвертого Лабиринта. Эстлос Бербелек такое слово ему дал. Понятно, что мертвый эстлос Бербелек своего слова не сдержит — но у Антидектеса останется Аурелия Кржос, лунянка, которой как-то нужно будет вернуться на родину…

— Послушай-ка, — начала было она, взяв глубокий вдох, чтобы погасить внутренний огонь, — стратегос жив и будет жить, а если ты начнешь распространять подобные гадости…

Аурелия замолкла, увидав, что софистос ее уже не слушает. Он засмотрелся на точку над ее головой — не на Коленицу, на нечто, находящееся выше, над городом и влево от него. Девушка оглянулась.

С северо-запада, из-за темно-зеленого массива леса подлетало копье красного камня. Аурелия прищурилась. Параллельно камню тянулось черное веретено аэростата, серебряные молнии окружали его бока шипастым орнаментом. Над носовым куполом минарета вырывался однорукий ангел, белые бинты его крыльев развевались на ветру, утреннее солнце отсвечивало рефлексами от хрустальной косы. Спускаясь к земле, «Тучелом» делал широкую дугу, чтобы не влететь в зону поражения пыресидер Коленицы.

Аурелия оскалила в лицо Антидектесу горячую усмешку. Ей не нужно было что-либо говорить, солдаты уже заметили «Тучелома» и подняли хай. Вистульцы выбегали из палаток, глядели в небо. Даже запел горн, правда, Аурелия этого сигнала не знала. Коленицкие пушкари на мгновение прекратили обстрел, и так всего лишь символический.

Оронеигесовый аэростат спустился над полем за главным лагерем вистульских войск. Остановился пусах в тридцати над поверхностью почвы. Колыхаясь на ветру, он пытался сохранить стабильное положение. Экипаж выбрасывал якорные цепи. Солдаты подбежали, чтобы вбить в землю железные столбы. Аурелия поспешила за ними; она знала, что сюда же бегут люди и от шатров стратег оса и гегемона Хасера Обола.

Тем временем, по канатам, спущенным с горизонтальной башни «Тучелома» десятками съезжали мужчины и женщины в угольных доспехах Хоррора.

* * *

Сломать ей шею, свернуть голову, как поступил бы с ядовитой змеей. Ним род крутил в голове нимродовы мысли. Убью Змею, прибью ее. Цветастая птица пролетела над ним, сам резиденции Иеронима Бербелека напомнил Зайдару своими приятными для уха звуками про какофонические мелодии истинной дикой природы. Ихмет ненавидел парки, сады, городские пруды и передвижные бестиарии. Ворота имения и стражники исчезли за поворотом аллеи. Ним род оскалил зубы. Укусить и кусать, загрызть! Солнце взошло высоко над Александрией; он щурил правый глаз; левая глазница находилась в безопасной тени. Невольно, он ускорял шаг. Знал, что она здесь, племянник Анеиса Панатакиса сообщил ему об этом.

«Гипотамия» вошла во внутренний порт Александрии седьмого мартиуса, с двухдневным опозданием, получившимся по причине неожиданных весенних штормов. Оронея вновь поворачивала одни ветры против других, сталкивала тучи с тучами, Король Бурь делал глубокий вдох). Наняв в порту виктику, Зайдар сразу направился на склады фактории Анеиса Панатакиса. За последние несколько лет они разрослись до размеров, сравнимых с размерами складов Африканской Компании. Склады Панатакиса были раскиданы по всем побережьям, сквозь его руки теперь проходила львиная доля торгового обмена между Херсоном и северной Африкой и западной Азией. Старый Анеис все так же заседал в своей конторе без окон на тылах самого старого из складов. Тем не менее, принимая во внимание раннюю пору и факт, что это был день какого-то кристианского праздника (как оказалось, Панатакис был еще и кристианом), там его Ихмет не застал. Вместо этого, он оставил в конторе письма Бербелека, направленные фактору и во все другие александрийские адреса, за исключением эстле Амитасе и эстле Алитее Ляатек. Люди Панатакиса доставят их быстрее. После этого сообщил водителю вик тики адрес резиденции Бербелека.

Плывя сюда — поначалу на «Бруте», потом на «Гипотамии» Африканской Компании — у него было время все обдумать. Вопреки распространенному мнению, такое случается крайне редко, чтобы человек на самом деле задумался над внешностью собственной жизни, глядя на нее, как некоторую целостность — словно на статую: да, она обладает ногами и головой, но значит что-то лишь тогда, когда видишь ее полностью — после чего хладнокровно оцениваешь ее, сознательно совершая выбор целевой формы. Разве не это, в конце концов, отличает аристократов, простолюдинов и доулосов? Святые слова Провеги: Раб в том подобен животному, что не управляет собственной формой; аристократ в этом смысле подобен богам, что определяет ее сам, он — и никто иной. Имел ли право Ихмет Зайдар называть себя аристократом? Здесь никаких иллюзий у него не было: он никогда и не пытался преодолеть собственную натуру нимрода, шел по жизни от одной до другой горячки охоты; какой-то неполный и искалеченный, когда у него не было зверья, на котором можно было бы сконцентрироваться и направлять в соответствии с ним собственные ночи и дни. Но всегда, все-таки — таким он видел себя, засмотревшись на пенистые волны Средиземного моря — всегда именно он выбирал дичь, и Охота принадлежала ему. До тех порю, пока не попал в морфу Иеронима Бербелека. Ибо теперь он уже не был уверен в любом собственном выборе, инстинкте и манере. Резная фигура теряла симметрию и равновесие, опасно наклонялась на одну сторону. Он замечал изменения, хотя бы путем сравнения памяти собственных намерений. Три года назад, когда он отказался от службы на океаниках, тропа его будущей жизни была прямой и ясной. Денег у него было достаточно, свои последние декады он мог провести в таких охотах, которые он сам желал и где желал. И по сути своей, он так и не принял какого-либо конкретного решения, чтобы забросить этот план, а вместо этого уйти на службу эстлоса Бербелека. Впрочем, именно так все это выглядит и у почти всех людей. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, от Формы к Форме, навязываемых по причине перемешивания Форм внешних, чужих… Пока не может наступить такой момент в старости, а то уже и на смертном ложе, когда, глянув назад, мы увидим законченную внешнюю форму нашей жизни, и эта фигура изумит нас: что за мазня, что за маска, смесь хаоса и случайности, без смысла, без цели, без какого-либо значения, без красоты.

Ихмет никогда не обманывался в том, будто бы самостоятельно достигнет в этом какой-то необычайной гармонии и калокагатии. Но, поскольку он был ближе к концу, чем к началу, то уже мог назвать предыдущую форму и, по крайней мере, стараться удержать такую-сякую последовательность. Последовательность — вот первое требование к каждой охоте и первая черта любого нимрода. Не агрессивность, не дикость, не насилие — эти признаки, скорее, пристойны аресу. Нимрод же обязан удерживаться на раз и навсегда избранной тропе охоты, нередко, в течение многих лет. Избранную в качестве жертвы дичь нельзя бросить на половине погони; такое невозможно и представить. В этом смысле, ты и вправду являешься невольником собственной натуры. Можно сказать, что боее всего ты верен именно своим жертвам. Эстле Шулиму Амитасе он не предал ни на мгновение, с первой же встречи в воденбургском цирке. Имел ли что-то общее со всем этим стратегос? Зайдар в этом сомневался. Кровь кипела у него в жилах, это был голос крови. Убью ее, убью Змею.

Имение эстлоса Иеронима Бербелека находилось в паре десятков стадионов к востоку от южной оконечности Белеуцкого Моста, на самом конце квартала александрийской аристократии, Парсеид. Парсеиды тянулись вдоль берегов Мареотийского Озера чуть ли не на треть их длины. Дальше, к югу, начиналась уже Верхняя Александрия с ее измаильскими, негрийскими, цыганскими, пергамонскими, индусскими и дзун-гойскими кварталами. Имение и дом Бербелека прятались от шума и запахов этих кварталов в густой зелени надмареотийских парков. Цены на землю здесь были очень высокими, а поскольку престиж определялся размерами сада, дом стратегоса по большей мере был возведен на оронейгесовых фундаментах, то есть — в воздухе, над синими водами озера. Зайдар уже дважды был тут. Во времена первого визита дом еще не был закончен, сад до конца не был сморфирован, высокие ограды не со всех сторон замкнуты. Но теперь прошел уже год, и вилла выглядела одной из наиболее ухоженных. Сам Бербелек успел пожить в ней вряд ли больше месяца. Но, не без значения для нынешнего вида был тот факт, что здесь постоянно проживала эстле Шулима Амитасе.