Мы все умрём. Но это не точно (СИ) - Aris me

Беллатриса выгибалась и визжала, как свинья, царапала ногтями землю, ломая их под корень, захлёбывалась слюной и жёлтой пеной. И это был чистейший эксперимент — выкручивая ей кости Круциатусом, он надеялся ощутить хоть что-то. Говорят же, месть упоительна. Разве? Оказалось, что нет. Может, проблема была снова в нём? Недостаточно ярости, злости или что там должен был испытывать человек к своему палачу?

В своё время Лестрейндж с упоением пытала Теодора несколько дней подряд, искренне наслаждаясь, когда тот стонал от боли. Он помнил, как лихорадочно блестели её глаза, когда она водила своим острым ножом по его коже. Как дрожала от восторга, когда под её руками лопались и трескались волокна его кожи и мышц. Ведьма оставила на теле Тео свои следы: «милый» на животе — о, Беллочка посчитала его милым? «Предатель» на спине — как истинная его суть, за то, что якобы выпустил пленника. И Тео тоже хотелось ощутить нечто подобное: такое же глубокое, истинное наслаждение. Экстаз палача. Ведь что можно найти ещё более чистого и сильного, чем человеческая агония? Он просто хотел взглянуть ей в глаза, когда жизнь начнёт покидать её. О чём она будет думать? Испытает ли страх? Сожаление? Раскаяние за загубленные души?

Именно поэтому для него это был чистый эксперимент. Но, к сожалению, провальный. Он не испытал ничего: ни жалости, ни сострадания, ни ненависти. Сама Беллатриса, лежавшая в его ногах, вся резко постаревшая, дряхлая, с разметавшимися по земле волосами, не вызывала омерзения или отвращения, а её слёзы не доставляли никакого наслаждения. В глазах Лестрейндж тоже оказалось пусто. Удивительно пустое ничего.

Теодор сломал ей кости, вытер ботинки о её волосы, но опять почувствовал только сухое разочарование. Эксперимент провалился. Он так ждал этой возможности и не испытал ни одной яркой эмоции. Тео склонился над остывающим телом, забрал палочку и тот самый нож, подаривший ему шрамы. А в голове звучал лишь один вопрос — кем он стал?

Нотт не сдержался, громко усмехнувшись вслух, и по его губам растеклась широкая, абсолютно счастливая улыбка. В наушниках играла громкая агрессивная музыка, и кем бы он сейчас ни стал, ему наконец-то снова спокойно: никаких голосов из прошлого, сожалений, лишь благодатная пустота, в которой зрел новый любопытный эксперимент. Он расслабленно вытянул ноги вперёд и потянулся руками вверх до хруста в позвонках, наслаждаясь ощущением натяжения в мышцах. Тео обожал чувствовать напряжение: в теле, в голове, в паху, между людьми — именно вот такие эксперименты и придавали краски его существованию. Шагни дальше, сделай больше, сломай свои грани. И грани других. Тео любил проверять себя и окружающих на прочность. Из этого всегда получалось нечто весьма и весьма любопытное. Но в этот раз, прежде чем начать, ему требовалось тщательно взвесить все за и против. Решить для себя, действительно ли заслуживал результат всех потраченных усилий… потому что останавливаться потом будет уже просто нельзя.

Нотт прикрыл глаза, растворяясь в аккордах, мыслях, и совсем не заметил, как Гермиона очутилась рядом. Обычно Грейнджер производила массу шума, и он с неудовольствием отметил, что слишком глубоко ушёл в себя и потерял бдительность, раз она успела подобраться так близко.

Золотая девочка тихонько похлопала его по плечу, привлекая внимание, и он с неприязнью глянул на худую руку, что так бесцеремонно вторгалась в его личное пространство. Захотелось вырвать тонкие пальцы один за одним. Он прикрыл глаза, представляя, как хрустнули бы её косточки под тяжёлой подошвой его ботинок, если бы он сейчас на них наступил…

Теодор ненавидел чужие касания.

Никто.

Никто не имел права его трогать, пока он сам этого не допускал. Каждый раз, когда кто-то врывался в его личное пространство, Тео испуганно вздрагивал, проклиная самого себя за страх и ожидая вновь ощутить длинные пальцы Амикуса на своём теле. У ублюдка были крупные, красные суставы и неопрятные искусанные ногти с воспалёнными заусенцами. Теодор запомнил каждую бороздку на его коже, шрам, неровность, каждый острый торчащий кусочек кожи, что так кололся при касании. Нотт ненавидел его пальцы. Старший Кэрроу обожал возникать из ниоткуда и проводить своими крючками по особенно чувствительным местам на теле: за ухом, по рёбрам вниз, к животу и ещё ниже, к паху, обводя контуры и сжимая его член всей ладонью… В отличие от Алекто, влюблённое состояние аффекта на её братца не распространялось. Тео особенно отчётливо осознавал всю гамму омерзения, но бездействовал, особенно сильно ненавидя самого себя в эти моменты. Любимая хотела этого, и Нотт не мог ей отказать, поэтому просто безвольно стоял и ждал, когда Амикус уже наиграется.

Теодор тяжело сглотнул горькую от табака слюну и подавил поднимающееся раздражение. Что эта Грейнджер о себе возомнила? Трогает, дёргает его постоянно, бесит. Он мысленно поставил себе галочку в шкалу «против эксперимента», и даже не стал цеплять на себя привычную улыбчивую маску, искренне желая, чтобы она отвалила. Нотт недовольно свёл брови в своей самой грозной гримасе и снял один наушник, всем видом демонстрируя, что не понимает, какого хера ей от него надо.

— Привет, — выдохнула Грейнджер и замерла с недоумённым выражением лица. Она не привыкла видеть его таким. Настоящим. — Не злись, просто хотела узнать, где Малфой. Он мне написал, мы с ним должны были проверить адрес…

Наивная, как новорождённое дитя феи и великана. Уголки губ Тео дёрнулись, но он смог сдержать презрительную ухмылку. Нежизнеспособное и тупое. Драко не стал бы ей писать.

— Он просил помочь тебе, — подчёркнуто равнодушно произнёс Нотт, всё ещё ощущая колючую злость за её непрошенные прикосновения. Это тоже была ложь. Драко матерился и угрожал убить Грейнджер на месте, если она ещё раз куда-нибудь сунется. Но зачарованный блокнот опрометчиво спрятать забыл. Малыш тоже всегда был такой доверчивый. — Я перенесу нас в одно место, которое удалось опознать.

Конечно же, ему вовсе не требовалось её присутствие. Пойти проверить здание на наличие тёмного артефакта — легко. Даже у него одного это не заняло бы много времени.

— Ладно… — с подозрением протянула она и, возможно, хотела что-то спросить, но её лицо вмиг переменилось на нечто радостно-улыбчивое. — О! Моя любимая песня!

Гермиона бесцеремонно подхватила наушник и прижала к своему уху. Нотт даже на секунду опешил от такой наглости и забыл сделать вдох. Не шевелясь, одними глазами он проследил за её действиями. Провод был короткий и Грейнджер пришлось сесть совсем близко к нему, прижавшись тёплым плечом к плечу. Тео шумно, подобно разъярённому быку, выдохнул и бросил неприязненный взгляд на кудрявую макушку. Снова эта вторгалась в его личное пространство! Золотой мозг Гриффиндора прикрыла глаза и закивала в такт музыке. Её плечо бесцеремонно соприкасалось с ним и слегка подрагивало в ритм. Мерлин, она что, сидя танцует? Тео чувствовал, как из глубины души медленно-медленно поднимает свою плоскую башку ядовитая ярость. Да кто она такая? Постоянно касается его, трётся, блядски целует в щёку, абсолютно не интересуясь его мнением на этот счёт. Что ей вообще от него надо? И что в ней нашёл Малфой?

При мысли о Драко настроение моментально переключилось. Он вновь, но уже с любопытством исследователя, окинул её взглядом: хорошенькая, стройная, раздражающая. Губы полные, наверняка нежные и мягкие. Какая на вкус? Он невесомо провёл костяшками пальцев по её ноге, плотно обтянутой грубой джинсой. Она и не заметила. Беспечная. Тёплая. Тео втянул носом воздух с её запахом — шампунь с ароматом миндаля и лёгкие цветочные духи. Так ты у нас цветочек, Грейнджер?

Нотт представил, как разъярится Драко, и довольно улыбнулся сам себе. Малфой всегда так забавно злился. Разгорающееся раздражение исчезло, словно маленький походный костёр, залитый прохладной водой из ближайшего озерца. Эффект Грейнджер я не учёл, да, малыш?

Нотт выключил плеер и мысленно поставил плюсик в шкалу «За», только ради того, чтобы позлить блондиночку. А вдруг это действительно будет любопытно?